Вредная привычка жить

    – Надеюсь, вы медленно встали, покачивая бедрами, подошли к выключателю… Погас свет, вы расстегнули две верхние пуговицы и сели на колени к Илье Дмитриевичу…

    Любовь Григорьевна побледнела и сказала:

    – Нет, нет и еще раз нет, я женщина приличная и думаю, что сразу нельзя!

    – Какое же это сразу? – возмутилась я. – Вы же в театр ходили?

    – Ходили.

    – В буфете там были?

    – Были.

    – Бутерброды ели?

    – Ели.

    – Ну так флаг вам в руки, пора уже детей рожать!

    – Аня, я прошу, я тебя очень прошу, поговори со мной серьезно, хотя бы раз, для меня это все очень важно!

    – Ладно, – сказала я, присаживаясь на стул, – только я закурю.

    – Хорошо.

    Любовь Григорьевна тоже села и протянула мне пустую баночку из-под орешков: это должно было стать моей пепельницей.

    – Что там было после вашей паузы?

    – Мы говорили… немного про погоду, потом, конечно, о делах фирмы, как об этом не говорить, когда такое творится… А вдруг я его разочаровала и он больше не захочет подвезти меня домой?

    – Захочет, куда он денется, ваша неприступность только на пользу.

    – А ты считаешь, что женщина, которая не соглашается в первый же вечер на… связь… она уже неприступная?

    – Это не первый ваш вечер, – сказала я, потом вспомнила Лариску и сказала: – Вы все делаете правильно, нечего этих мужиков баловать.

    – А что же делать?

    – Я думаю, что в следующий раз можно намекнуть, а там пусть сам разбирается.

    – А как намекнуть, я же не умею?

    – Скажете, что у вас в спальне кран прорвало, не могли бы вы, так сказать, починить? Кстати, осуществите мечту всех женщин – это же почти секс с сантехником!

    – Аня, Аня!!!

    – Ладно, просто возьмите его за руку и загляните ему в глаза.

    – А дальше?

    – Дальше он сделает все сам, он же не барабанщик из пионерского отряда.

    – Хорошо… это даже несложно…

    Дверь открылась, и к нам заглянул Воронцов.

    – Ты здесь, – сказал он мне, – я, как видишь, приехал, пошли разбираться с твоими жизненно важными вопросами.

    Воронцов достал из шкафчика коньяк, налил себе немного и сказал:

    – Слушаю тебя, затаив дыхание.

    – Могли бы и мне предложить, – надулась я, поглядывая на коньяк.

    – Алкоголь плохо влияет на детский головной мозг.

    – Мне нужно три дня за свой счет, – решительно заявила я.

    – Какова причина предполагаемого отсутствия? – поинтересовался Воронцов.

    – Я не могу вам об этом сказать, и мне нужно уйти прямо сейчас.

    – Или ты говоришь мне причину, или разговор закончен.

    – Понимаете, – замялась я, – мне нужно ухаживать за мамой.

    – Что с ней? Она больна?

    Не то чтобы я суеверна, но вешать на мамочку мнимую болезнь не хотелось.

    – Нет, она не больна, но уход необходим.

    – В связи с чем? – терпеливо спросил Воронцов, допивая коньяк.

    – Она у меня неадекватная, – подобрала я нужное слово, – и потом, я так мало о ней забочусь, мне просто необходимо побыть с ней несколько дней.

    Я не стала добавлять, что если проведу пару дней со своей мамой, то потом мне придется брать полноценный отпуск и приходить в себя.

    – Так, – вздохнул Воронцов, – эта причина не пройдет, давай другую.

    – Мне надо уйти, и точка! И очень важно сделать это сию же секунду, – я встала, считая вопрос решенным.

    – Если уйдешь, ты уволена, – улыбаясь, сказал Виктор Иванович.

    Я понимала, что он блефует, но без его разрешения все равно бы не решилась исчезнуть на несколько дней.

    – Я жду правды… – улыбаясь, сказал Виктор Иванович.

    – Хорошо, – я уже злилась, – я беременна, и мне надо сейчас же на УЗИ!

    Тень пролетела по лицу Воронцова. Он смотрел в мои глаза, я смотрела в его.

    Как там мой посох… Корни уже пьют воду, но листья еще не переливаются на солнце.

    – И от кого же ты беременна, позволь узнать? – повышая голос, спросил Воронцов.

    – От вас, от кого же еще! – заорала я.

    – Насколько я помню, между нами не было ничего, что приводит к деторождению, так что остается только выяснить, каким способом это произошло!

    Передо мной промелькнула Солька, скромная учительница ботаники, которая вот уже столько лет пыхтит в школьной оранжерее над какими-то клубнями и лютиками, которая на своих уроках снимает осторожно пленочку с луковицы, сует ее в микроскоп и пытается объяснить чумазым подросткам, что даже в этой пленочке есть жизнь…

    – Опылением, – ответила я, отходя к двери на всякий случай.

    Воронцов посмотрел на меня серьезно и сказал:

    – Ты будешь моей секретаршей пожизненно: веришь, я без тебя уже жить не могу.

    – Верю, только отпустите до понедельника, о, молю вас! Давайте, как в сказке про аленький цветочек: вы меня отпустите, а я потом вернусь и сделаю из вас человека.

    В этот момент дверь кабинета резко распахнулась, и на пороге появилась чета Потугиных. Вера Павловна, подбоченясь, сделала решительный шаг вперед, и, так как меня частично скрывал шкаф, она уставилась на Воронцова.

    В такие минуты положено вспоминать всю свою жизнь, и я начала: помню, как порвала портфель, съезжая на нем с горки, помню, как мы с Солькой подожгли стул на уроке музыки, помню, как подралась с физруком, как влюбилась в парня из моего подъезда, как…

    – Что вам угодно? – раздался властный голос Виктора Ивановича.

    – Я хотела бы видеть Селезнева Валентина Петровича, – потребовала Вера Павловна.