Вредная утопленница

А она возвращается в город, но к себе домой, естественно, не идет, а идет в клинику «Гигея» и устраивается там жить как пациентка. И живет там до среды, а в среду поздно вечером зачем-то является в фирму «Тетрис», и там ее убивают.

Зачем она пришла в «Тетрис»? Что ей там было нужно? С кем она встречалась? То есть встречалась она со своим убийцей, это ясно. Но кто он такой? Можно сделать предположение, что это тот же самый человек, что увез ее с озера на краденом мотоцикле. Надежда твердо знает, что это был мужчина – Милка слышала мужской голос. И что-то Надежде подсказывает, что это вполне мог быть тот, второй кавалер Виталии, точнее, ее любовник, потому что с Васей-то у нее наверняка ничего серьезного не было, Вася нужен был ей только для того, чтобы приехать с ним на озеро и там «утонуть» при свидетелях.

Потому что никакого другого мужчины рядом не мелькает. Вот только этот, что торчит в квартире Виталии, в мятом костюме, с волчьим взглядом.

На любовника он никак не тянет, того соседка описала – довольно высокий, спортивный, волосы черные, вьющиеся, одет хорошо, очки всегда темные…

Надежда поднесла ложку ко рту, да так и застыла, забыв проглотить.

Точно, этот тип душил Виталию, по силуэту похоже, только очков темных на нем не было, без очков легче управиться…

И что теперь делать? Интрига Надежде непонятна. Ясно только, для чего понадобилось весь этот огород городить убийце. В субботу, когда Виталия утонула, его не было рядом, алиби у него, небось заранее озаботился. Она вообще с Васей поехала, пусть Вася и оправдывается.

А в среду, когда он ее убил, на самом деле вроде ничего не случилось. Как можно убить ту, которая утонула три дня назад? Ему и алиби на среду не нужно. Придушил врачиху, что про Виталию знала, – и все в порядке…

И если бы не Надежда со своим любопытством, то никто ничего бы и не узнал. Однако куда он спрятал труп? Да еще так быстро… ведь милиция приехала минут через десять. В офисе трупа точно не было.

Надежда тяжело вздохнула и поймала скептический взгляд официантки. Поглядев на себя ее глазами, Надежда увидела всклокоченную тетку, которая застыла с ложкой у рта с самым идиотским выражением на лице.

Надежда рассердилась и проглотила мороженое. Оно растаяло и оказалось на вкус удивительно противным.

Нет, пора заканчивать с этим самодеятельным расследованием! Скоро люди, глядя на нее, начнут пальцем у виска крутить!

Время к вечеру, а она ходит где-то. Муж вернется голодный, усталый, а у нее в холодильнике продукты сырые! Куда это годится?

А еще кот одинокий. Надежда вспомнила, как она швырнула Бейсика утром на пуфик и с какой обидой кот на нее посмотрел.

Домой, немедленно домой!

«Ну наконец-то!» – возликовал внутренний голос.

Надежда бросила на стол деньги и помчалась к выходу, забыв причесаться и накрасить губы.

Офигеныч любил людный пятачок около Спаса на Крови.

Правда, здесь приходилось держать ухо востро, чтобы не попасться на глаза ментам, зато можно было за час набрать столько милостыни, сколько в других местах и за целый день не наберешь. Стоило Офигенычу подойти к какой-нибудь парочке приезжих, пялившихся на пряничные красоты храма, протянуть сложенную лодочкой руку и жалобно проныть:

– Помогите, люди добрые, третий день ничего не ел! – как тут же в его руку падала десятка, а то и полтинник.

Если же кто-то подавал ему меньше, пытаясь отделаться жалкой медью, Офигеныч неодобрительно качал головой и цедил сквозь гнилые зубы:

– Креста на тебе нет!

Офигенычу хорошо подавали возле этого храма вовсе не потому, что люди здесь были добрее и отзывчивее, а потому только, что бледное, иконописное и даже, пожалуй, аристократическое лицо Офигеныча очень подходило к псевдорусской отделке храма, бомж составлял со Спасом на Крови некое эстетическое единство, напоминая юродивого из оперы «Борис Годунов», и рука туриста сама тянулась к кошельку.

Особенно хорошо велись на его внешность начитанные иностранцы, которым мерещилось в колоритном нищем воплощение подлинной исторической России.

Своей выигрышной внешностью бомж был обязан вовсе не благородному происхождению. Мамаша его была такой же вокзальной побирушкой, отца же никто, разумеется, не знал, включая саму мамашу. Просто на Руси всегда попадались запойные пьяницы из точильщиков, сапожников и водопроводчиков, которые годам к сорока допиваются до такой голубой бледности, что со стороны кажется, будто в их жилах течет голубая кровь.

Разумеется, Офигеныч не отдавал себе отчета в такой сложной причине своего финансового успеха. Он просто знал, что здесь подают лучше, и пользовался этим.

Как уже сказано, в этом хлебном месте требовалось повышенное внимание, чтобы не попасться ментам. Они, конечно, выпускали Офигеныча через час-другой за полной его ненадобностью, но сперва как следует мутузили его сапогами (чтобы не пачкать руки), а самое главное – отбирали заработок.

По этой причине (а также, чтобы выделить в толпе туристов самых перспективных благотворителей) Офигеныч внимательно наблюдал за снующей вокруг храма публикой.