Вредная волшебная палочка

Маленькую девочку из табора по имени Рада все в деревне знали. Малышка здорово отличалась от остальных цыганских детей. Ее мать Ляля являлась знахаркой и колдуньей, многое умела. Не прошло и пары месяцев после въезда цыган в новые дома, как местные бабы стали тайком бегать к ней. У Ляли были разные настойки. Выпьешь одну и избавишься от нежелательного младенца, хлебнешь другую и, наоборот, забеременеешь, от третьей выздоровеешь, от четвертой заболеешь. Ляля безо всякого стеснения торговала «лекарствами». Никто не знал, из чего она их делала, но работали капельки безотказно. Цыгане уважали Лялю и боялись с ней ссориться, авторитет цыганки держался еще на ее способности навести на кого угодно порчу, начиная от растений, домашних животных и заканчивая людьми.

Один раз Ляля шла по поселку, а Мишка Дегунин, местный хам, крикнул ей со своего участка:

– Шлюха!

Любимое занятие Михаила – говорить гадости всем, кого видит. Наши на него внимания не обращали. Собака лает, ветер носит. А Ляля отреагировала, подошла к забору.

– Зачем обижаешь? Я не такая.

– Да пошла ты на… – привычно выматерился Дегунин, – все бабы одинаковые.

За беседой наблюдала мать Миши, она потом всем рассказала, что цыганка не обиделась, улыбнулась.

– Нет. Женщины разные, в основном хорошие. Но давай проверим, кто из нас прав? Если твой огород даст в конце лета небывалый урожай – то слова, что я шлюха, правда. Если посадки засохнут, значит, ты меня обидел. Приходи извиняться. Попросишь прощения, твой колодец вновь наполнится.

– Тю… – заржал Миша, – куды ж моя вода денется? Колодец папаня рыл, а он толк знал, всей деревне «журавли» устанавливал, лозоходец[4] он.

– Вот и проверим, – повторила Ляля, – добра тебе.

Через несколько дней все посадки на участке Дегунина начали желтеть. В тот год по ночам постоянно лили дожди, зато днем стояла теплая солнечная погода. У селян огурцы на грядках расплодились в немереном количестве. Черная смородина, малина, вишня, слива, картошка, да все удалось. А у Миши все засохло. И что совсем испугало опенковцев, у него обмелел колодец. Мать Михаила налетела на сына с кулаками, велела бежать кланяться Ляле. Дегунин, тоже немало встревоженный, принес цыганке извинения. Та приветливо посоветовала:

– Не ругай никого, не злись, не матерись, помирись с родней, с соседями. Радуйся всему, что у тебя есть, не завидуй чужому счастью, ты не знаешь, чем человек за свой достаток заплатил или заплатит. Примешь мой совет, проживешь сто четыре года. Продолжишь всех материть? Будущей зимой умрешь, жила в голове лопнет.

Миша вернулся домой и налетел на мать:

– Старая…! Отправила меня… слушать!

Пересыпая речь привычными «выражансами», Миша передал матери слова Ляли. Та схватилась за сердце.

– Сыночек! Цыганка права. Перестань скандалить. Вода у нас в колодце опять появилась, и на кустах листочки враз зазеленели.

– Да пошла она…! – завопил мужик и продолжал жить, как привык.

Зимой Дегунин, молодой, здоровый, скоропостижно умер, у него случился обширный инсульт.

Вы же понимаете, как к Ляле стали относиться в деревне? Когда цыганка заходила в магазин, сельпо пустело, продавщица мигом вытаскивала из-под прилавка то, чего другим не показывала, и шептала:

– Лялечка, сметанку не берите, я разбавила ее с утра.

У Ляли не было мужа, она считалась вдовой, жила с дочкой Радой. В отличие от других цыганских детей Рада не бегала босиком на станцию, не выклянчивала у людей деньги, не воровала кошельки. Она носила одежду не по цыганской моде, не дружила с таборными ребятами, а те сторонились ее.

Посторонний человек никогда бы не подумал, что дочь Ляли цыганка. Тихая девочка, темная шатенка с карими глазами, копной кудрявых волос. Для простого обывателя ребенок, чьи родители кочуют с табором – это маленькое нахальное существо, наряженное в яркие тряпки, и его нужно обходить стороной, потому что к цепким ручонкам мигом прилипнут твои деньги. Или их мастерски утащат, или сам не пойми как содержимое своего портмоне цыганенку в ладошку вытряхнешь. Скромно одетую молчаливую Раду принимали за еврейку, армянку, грузинку.

Когда дочке исполнилось семь лет, Ляля пришла к Серафиме Николаевне и попросила:

– Возьмите Раду в свою школу.

Директриса растерялась. Когда Кругловой напоминали разные истории про тех, кто обидел Лялю, а потом неожиданно умер или потерял работу, серьезно заболел, влип во множество досадных неприятностей, Серафима отмахивалась, говорила окружающим:

– В порчу верят только дремучие темные люди. Это просто совпадение, а цыганка этим пользуется, чтобы в глазах глупцов выглядеть человеком, управляющим чужими судьбами. Может, она хорошая травница, но это все.

Но сейчас, когда Ляля сидела в кабинете, по спине Серафимы пополз холодок. Директриса усилием воли заставила себя произнести:

– Наша школа существует при интернате, она только для его воспитанников.

Цыганка улыбнулась, назвала несколько фамилий.

– Но эти дети живут в Опенкине и соседних селах.