Времена года

Лиза посмотрела на Вадика. Ей было неприятно, что он уже заметно опьянел. Так происходило, каждый раз, когда он сидел за столом рядом с дядей Витей. Какой бы повод ни был, постоянно одна и та же история, и хмелеет всегда почему-то только Вадик. Дядя Витя, понятно, тоже, но выглядит при этом нормально. По нему трудно сказать, пьяный он или нет – можно только предполагать. Он, вообще, как правило, много говорит. Ему нравится быть в центре внимания и что-то рассказывать. Такое иногда утомляет и раздражает, особенно тех, кто плохо его знает, но Дима в нем это любил. Он всегда ждал с ним встречи, и она знает, даже готовил для себя какие-то вопросы, чтобы с ним обсудить. Ей в данный момент самой сильнее, чем когда-либо прежде хочется только одного – что бы он говорил и говорил, даже не думая прекращать. В его немного сумбурном потоке речи есть какая-то незыблемость, неизменность жизни. Если сейчас наблюдать за ним, то кажется, что все, как и прежде, продолжается и повторяется: он сидит за столом, как всегда чуть более громкий, чем нужно, ест, пьет, разговаривает. Он выглядит бессмертным и вечным, вовлеченным во все проблемы человечества и одновременно свободным от каких бы то ни было. Он словно причастен ко всему, и при этом его ничего не касается. Он снаружи и внутри одновременно. Буквально на секунду Лиза ощутила, даже не поняла, а вот именно ощутила плавную текучесть всего. Не хватает только одного человека… но и это ведь когда-то сгладится в постоянном движении жизни. Она смотрела на дядю Витю и уже переставала его слышать. Ей как будто становилось не важно, о чем именно он рассуждает: на дне рождении мамы это была достоевщина – великий русский народ и его единение, православие, духовные скрепы и жертвенность. Сегодня это уже что-то другое, завтра и послезавтра все может полностью поменяться. При этом каждый раз он есть и будет абсолютно искренен. Его поток сознания, часто увлекательный, определяется множеством различных факторов: погодой, настроением, количеством выпитого, книгой, которую он сейчас читает, и так далее. Иногда он делается почти джойсовским, путаным, не рассчитанным на собеседника, точнее полностью не зависящим от него, а направленным скорее вовнутрь, на самого себя. Одна бесконечная автоаллюзия, странствие между полярными полюсами идей и мировоззрений, как блуждающая точка в системе координат человеческих ценностей. Этот непрекращающийся поиск – его единственный способ жить и осознавать себя как маленькую часть чего-то несоизмеримо большего. По-другому, он, наверное, не умеет. Кроме того, конечно, его увлекает и сам процесс публичной демагогии – такое безобидное потакание своему «я», немного детское самолюбование совершенно непрактичного человека. Всей практической стороной его жизни всегда управлял кто-то другой: вначале мама, потом первая жена, потом вторая. В перерывах между женами, возможно, это снова была мама. Так или иначе, у него все время был и есть надежный менеджер, человек готовый к управленческой работе на альтруистических началах. Его же участие ограничивается выполнением хозяйственных поручений (в них он безотказен и исполнителен), а также в том, чтобы исправно приносить домой свою маленькую зарплату, превратившуюся теперь уже в пенсию. Он кажется всегда беззаботным, точнее неомраченным заботами, словно ему ничего не надо, чтобы чувствовать себя счастливым. Наверное, поэтому и выглядит лет на десять моложе своего настоящего возраста.

Сколько Лиза себя помнила, дядя Витя всегда им помогал, когда было нужно. Но при этом ее не покидало смутное ощущение, что он делал это только, потому что его об этом просили, говорили или ставили перед фактом. Ей казалось, что сам он мог бы одинаково помочь и не помочь, при этом не почувствовав внутри себя никакой разницы. Она однажды поделилась этой мыслью с мамой, но та обиделась, сказала, что она совсем не права и не может делать такие заключения. Только позже Лиза поняла, что действительно ошибалась – никогда у них не было и не будет человека роднее, и то, что она иногда принимала в нем за безразличие, на самом деле мудрость и любовь к жизни. Он был единственным человеком из всех, кого она знает, кто, если отбросить всю демагогию, никогда никого не судил.

– Дорогая, – Лиза чуть вздрогнула от неожиданности – передай, пожалуйста, вон тот салат с курицей.

Вадик смотрел на нее уже чуть расслабленным, но еще не плавающим взглядом немного выпившего человека. Когда только сели за стол, было видно, что он напряжен – ничего не ел, смотрел как-то рассеянно по сторонам и, как будто даже не знал, куда деть руки. Теперь это все почти прошло – на поминках ее брата он был полностью вовлечен в абстрактный бессмысленный разговор, как посторонний человек, как Юрьевна из второго подъезда, готовая в любой ситуации и сейчас поделиться новыми рецептами своих пирожков и соленых помидор. Лиза молча передала ему салатницу и повернулась к маме.

IX