Времена не выбирают…

Наши ели и мхи, вековые стволы с галунами

Голубого лишайника, юркие в дебрях ужи.

Мы не скажем ему, как вздыхаем по югу, по глянцу

Средиземной листвы, мы поддакивать станем ему:

Да, еловая тень… Мы южанину и иностранцу

Незабудочек нежных покажем в лесу бахрому,

Переспросим его: не забудет он их? Не забудет.

Никогда! ни за что! голубые такие… их нет

Там, где жизнь он проводит так грустно… Увидим: не шутит,

И вздохнем, и простимся… помашем рукою вослед.

«Боже мой, среди Рима, над Форумом, в пыльных кустах…»

Боже мой, среди Рима, над Форумом, в пыльных кустах

Ты легла на скамью, от траяновых стен – в двух шагах

В трикотажном костюмчике, – там, где кипела вражда,

Где Катулл проходил, бормоча: «Что за дрянь, сволота!»

Как усталостью был огорчен я твоей, уязвлен

Тем, что не до камней тебе этих, побитых колонн,

Как стремился я к ним, как я рвался, не чаял узреть.

Ты мне можешь испортить всё, всё, даже Рим, даже смерть!

Где мы? В Риме! Мы в Риме. Мы в нем. Как он желт, кареглаз!

Мы в пылающем Риме вдвоем. Повтори еще раз.

Как слова о любви, повтори, чтоб поверить я мог

В это солнце, в крови растворенное, в ласковый рок.

Ты лежала ничком в двух шагах от теней дорогих.

Эта пыль, этот прах мне дороже всех близких, родных.

Как усталость умеет любовь с раздраженьем связать

В чудный узел один: вот я счастлив, несчастен опять!

Вот я должен сидеть, ждать, пока ты вздохнешь, оживешь.

Я хотел бы один любоваться руинами… Ложь.

Я не мог бы по прихоти долго скитаться своей

Без тебя, без любви, без родимых лесов и полей.

«Если кто-то Италию любит…»

Если кто-то Италию любит,

Мы его понимаем, хотя

Сон полуденный мысль ее губит,

Солнце нежит и море голубит,

Впала в детство она без дождя.

Если Англию – тоже понятно.

И тем более – Францию, что ж,

Я впивался и сам в нее жадно,

Как пчела… Ах, на ней даже пятна,

Как на солнце: увидишь – поймешь.

Но Россию со всей ее кровью…

Я не знаю, как это назвать, —

Стыдно, страшно, – неужто любовью?

Эту рыхлую ямку кротовью,

Серой ивы бесцветную прядь.

«Нет дороги иной для уставшей от бедствий страны…»

Нет дороги иной для уставшей от бедствий страны,

Как пойти, торопясь, по пути рассудительных стран.

Все другие дороги безумны, бездомны, страшны, —

Так я думаю, с книгой садясь на диван.

Рассужденья разумны мои – потому не верны.

И за доводом лезть надо в самый глубокий карман.

А в глубоком кармане, внутри пиджака, на груди —

Роковая записочка, скомканный, смятый листок,

И слова полустертые неразличимы почти,

И читать надо тоже не прямо ее – между строк:

Будь что будет, а будет у нас впереди