Времена негодяев

— Битое стекло! — снова вздел палец старик. — Старая трагедия только сейчас заканчивается, а в ожидании конца все эти правители и присные их пытаются склеить старое зеркало цивилизации. Под руки попадаются смешные предметы, обломки вазы, бокала, писсуара… Но из них ничего не склеишь. Чем больше пытаетесь вспомнить, тем больше забываете. И ваши опереточные походы — возня с осколками. Когда повзрослеете, выбросьте к чертям осколки и займитесь настоящим делом.

Виктор с трудом понимал, о чем говорит старик. Виной тому, наверно, была стреляющая боль. Нога горела, светлые щели в окнах нестерпимо жгли глаза, хотелось закрыть их и лечь.

— А ты, — еле разлепив губы, спросил он сипло, — а ты что делаешь?

Старик внимательно посмотрел на него, вздохнул.

— Чтоб я знал! — горько сказал он. — Порой мне кажется, что я последний из моего народа, кто остался на этом огромном пространстве между двумя океанами. Еще в прошлом веке… Или в прошлом тысячелетии все, кто еще обретался в сей юдоли, покинули эти пределы, ушли туда, где начиналась история. А я остался у котлов мясных. Звала, звала меня родня во все концы, во все пределы, у меня одних племянников на всех континентах не счесть. Я, можно сказать, родовитый космополит… — Старик негромко рассмеялся.

— Но я остался, — продолжал он. — И не потому, что мне было интересно, как наступает судный день на этой земле, нет, я не настолько бессердечен. Просто не успел. Или не захотел, не помню. Когда началась пандемия, я уже не мог уехать отсюда. Помогал, делал все, что мог, а мог очень мало. И вот я остался один! — Голос его окреп, плечи распрямились. Он будто стал выше ростом. — Я остался один, но голос мой не будет услышан в пустыне. Скоро я уйду, завершатся мои земные дела. Я даже рад, что не увижу наступления новых времен. А новые времена набухли гроздьями, вот-вот прорвет плотину, а старой истории и старым людям нет места в новом потопе…

Виктор закрыл глаза. Голос старика гремел в ушах, острыми иглами сыпался в голову.

— Я не знаю, где встречу свой последний день, — говорил старик, — но я смежу веки свои с улыбкой. Может, я самый старый человек из всех живущих. Я жил в двух веках и двух тысячелетиях, видел величие и падение империй. У меня были друзья и враги. Все они давно мертвы. Умру и я.

Он умолк. Ксения подождала немного, а потом уважительно спросила:

— Ты из тех, кто видит будущее?

Старик улыбнулся и покачал головой.

— Спасибо тебе, девушка. Пророком меня еще никто не называл. Я польщен. Но, увы, последние пророки умерли давно. Тысячу, две тысячи лет назад! Теперь долго еще… — Он осекся и посмотрел на Виктора.

Тот не слышал ни старика, ни Ксении. Голова лежала на столе, он был без сознания.

— Боже мой! — вскричал старик. — Надо немедленно перенести его в кровать! Это все рана на ноге. Очень плохо, очень…

Ксения поднялась со скамьи и положила ладонь на голову Виктора. Замерла, словно пыталась что-то услышать.

— Он болен, — сказала она наконец. — Но это не очень плохо. Это гораздо хуже.

5

Он уходил в вязкую глухую муть, бесконечное падение изматывало, а когда оно закончилось, сбоку из тьмы всплыли огромные соты, и вот он уже брел, проламываясь сквозь липкие стены, которые дробились, рассыпались от малейшего прикосновения. Тягучий мед вытекал из разбитых сот, обволакивал его, душил…

И после того, как он вмерз, окаменел в янтарном шаре, все рассыпалось песком, и он рассыпался тоже, а песок смыла холодная вода…

Временами, приходя в сознание, он видел склонившуюся к его изголовью женщину. Кажется, он знал ее, но никак не мог вспомнить имя. Чужая, чужая, чужая — монотонно крутилось в голове, а потом рядом с ней возникала старческая голова, пальцы, оканчивающиеся длинной иглой, и вновь он падал в муторное забытье.

Потом ему стало немного легче. Он лежал легкий и пустой, холодная испарина покрывала тело, а Ксения полотенцем обтирала пот с его лба. Сквозь полумрак и дрожащее пламя свечи он едва различал ее лицо. Глаза были закрыты, она медленно качала головой из стороны в сторону и что-то монотонно бормотала…