Временник Ивана Тимофеева

Рабов же, которые дерзнули коснуться того, чего нельзя было касаться, пусть судит (бог) в день суда над ними. А все те, которые тогда тут случились, кто по божьей воле считал себя великими столпами, а также и весь смотревший на это народ, — какой дадут в будущем ответ за то, что допустили дерзким невеждам причинить эту досаду чтимому богом венцу и месту? Хотя сами они и не были вовсе ни соучастниками низвергающих его, ни одобряющими этих низложителей владыки, но все же они были очевидцами и зрителями этого бесчестного низведения, не говорю — извержения, и могли остановить осмелившихся на такое предприятие, но не остановили, даже и сочувствовали им, придумывая ему вину в его грехах. Но если он, царствуя, некогда проводил и грешную жизнь, честному венцу что до этого? И святителями неоднократно иные грехи совершаются, но церковь от этого не делается виновной, как и они, ибо она от человеческих страстей не темнеет, но всегда пребывает в свойственной ей светлой чистоте и молодеет; то же самое слово относится также и к носящему царский венец и к царскому престолу. Зачем с тем (с Шуйским) обвиняли и непорочное, зачем бесчестно соединили с виновным неповинное? Лучше бы было недостойное восполнить от весьма достойного, как кое-где мудрые ради души щадят тело, и подобное этому, — нежели достойное из-за недостойного так лишать всякой чести. Когда он поставлялся для нас царем, все о всех знающий и его всевидящее око не были неосведомлены о нем и о его делах прежде его намерения совершить их; и лучше бы нам все это отослать на суд его (бога), чем мстить самим за себя. Если он это допустил, то может и окончательно угасить все наше бесчестие, которое чрез людей распространилось в языческих странах от востока и даже до запада. Известно, что это бесчестие и слух о том, на что мы дерзнули, разгорелся к нашему унижению и стыду там среди многих племен неугасимо, подобно великому пламени. Один только повелевающий ангелами, тот, кто мановением приводит к жизни всю тварь и, если нужно, утишает ветры, кто разносит по воздуху облака, кто погасил неугасимый пламень вавилонской печи и (творил чудеса) еще более удивительные, — может, если захочет, погасить этот огонь. Готовый к полезной перемене, он, обновляющий образ Адама, может лишенное славы опять привести к первой и даже большей славе.

* * *

Праотцы наши, первые супруги Адам с Евою,[239] в древности были сотворены рукою божией, он — из земли, а она — из его ребра. Тем же (богом) из всех существующих он был поставлен самовластным царем всей твари; ему и птицы, и звери, и все гады повиновались с покорностью и страхом как и своему творцу, владыке всех и господу. И до тех пор, пока первосозданный не был соблазнен губителем, всех врагом к нарушению первой заповеди, все бессловесные, даже те, которые теперь страшны нам, трепетали повелений того созданного. Когда же змея нашептала в уши Еве соблазн, и эта, ею наученная, прельстила и мужа своего, тотчас после этого сам новосозданный царь всего мира начал тех животных страшиться. И от того времени и доныне мы все из-за их непослушания стали причастны падению.

А как Адаму до преступления все дикие животные были во всем послушны, так, подобно этому, в последнее время и наши самодержцы в своих державах обладали всеми нами, исконными своими рабами, пока сами они держались данных богом повелений, пока не до конца еще пред ним согрешили. Мы им в течение многих веков и доселе не прекословили, — как по писанию следует рабам быть послушными своим господам. Во всех службах не только до крови, но и до самой смерти мы были им послушны; как скот не умеет сопротивляться тому, кто ведет его на заклание, так и мы были перед ними безответны, как безгласные рыбы, со всяческим тщанием кротко носили иго рабства, повинуясь им с таким страхом, что из-за страха оказывали им честь, едва не равную с богом. Если бы мы так боялись бога, не лучше ли бы было, если бы это было так?