Временно исполняющий

Охи да вздохи Кондратюку помочь не могли — это Павел Андреевич понимал. В армии один закон: приказ есть приказ! И, как говорится, не рыпайся.

Совершенно неожиданно в кабинет вошел Кондратюк. Приземистый, коренастый, туго перетянутый по плотной талии офицерским ремнем. Он энергично качнул непокрытой головой:

— Здравия желаю! — Походкой уверенного в себе, хорошо отдохнувшего человека прошел к письменному столу. — Разрешите доложить документы на подпись? Поднакопилось за ваше отсутствие.

— Срочные?

— Аттестационные материалы, отчет по инженерному оборудованию. Остальные обождут.

— Ладно. Клади.

Ища свободного места, Григорий Поликарпович окинул взглядом маленький столик, на котором лежали папки с утренней почтой, газеты, донесение Мелешко и копия окружного приказа. На последнем он задержался.

Стоило Кондратюку устремить взгляд к приказу, как трое остальных, словно сговорившись, одновременно посмотрели на Григория Поликарповича, и тот смутился, быстро отвел глаза в сторону.

— Там для вас личный пакет из округа, — проговорил он с излишней поспешностью. — Из санслужбы. Видимо, путевки прислали.

Павел Андреевич не был рад путевкам, он, пожалуй, даже огорчился, но куда больше раздосадовал его несвоевременный приход Кондратюка. Мог бы повременить с документами. Что ему сказать? Безо всяких предисловий, как есть, бухнуть — и с плеч долой? Но ведь это равносильно удару кирпичом по затылку. Подождать какое-то время? А что потом? Потом — то же самое. Будет так же больно.

— Обождет пакет, — процедил Карпов после затянувшегося молчания. — Дядя за меня в отпуск поедет. Вот так-то, Григорий Поликарпович. Понял?

— Какой дядя? Путевки именные.

— Именные, да не про нас. — Карпов раздумывал недолго. Резким движением склонился над столом, схватил кончиками пальцев странички приказа. — На вот, читай. И ни о чем меня не спрашивай. Знаю столько же, сколько и ты.

Спокойно, словно речь шла о другом человеке, Кондратюк, шевеля губами, читал строки, которые фактически подводили черту под его военной карьерой. На его лице не было заметно волнения.

«А я волновался», — с какой-то досадой подумал Карпов.

Павел Андреевич наблюдал за Кондратюком, пока тот, казалось, слишком долго читал четыре строчки приказа, не отвел глаз, когда тот с прежним спокойствием положил странички на стол и, не спросив разрешения, тяжело опустился на стул, но тут же, словно опомнившись, встал, уставился в пространство, шумно перевел дыхание, не в силах произнести ни слова. Немолодой уже офицер с седеющими висками стоял, слегка расставив крепкие ноги, туго обтянутые голенищами начищенных сапог, сомкнув губы и выставив вперед подбородок; он ждал каких-то слов, а может быть, просто разрешения выйти из кабинета.

— С Суровым работать не буду, — неожиданно громко и твердо произнес Кондратюк. — Такого быть не должно: яйца курей не учат.

По сути дела, Григорий Поликарпович повторил мысли Карпова. Но это ничего не меняло: во мнениях относительно молодости Сурова они не разошлись.

И тем не менее Павел Андреевич возмутился:

— Что значит — не буду! Прикажут — будешь. Мало ли кто кому не нравится. В свое время Мелешко Иван Васильевич с меня, как говорится, шкуру драл, когда был отделенным, а я у него в отделении пулеметчиком. Со временем роли поменялись. И что? Служим. Не разглагольствуем. Так что давай, Григорий Поликарпович, выдержку соблюдать.

— Не смогу я.

— А ты моги.

Произнеся последнее слово, Павел Андреевич, однако, не почувствовал себя правым. Легко сказать — моги. А сам в положении Кондратюка небось вряд ли нашел бы в себе силы превозмочь обиду.

— И вы не смогли бы, — услышал вдруг задумавшийся Павел Андреевич.

— Твоя правда, Поликарпович, не смог бы.

— Так что лучше не говорите!

— Но ведь и под моим началом тебе не мед. Вместе в училище поступали, вместе заканчивали, и учился ты лучше, чем я, и начинали одинаково — с замполитов застав. — Карпов приятно улыбнулся, вспомнив курсанта Гришу Кондратюка, бойкого, разбитного. Командир дивизиона тогда сказал о нем: «Парень — не промах, что ни выстрел — в десятку».

Утешить сейчас Григория Поликарповича полковник Карпов не мог. А тот, заметив улыбку и неверно истолковав ее, вспыхнул:

— Вы сами посмеиваетесь надо мной: дескать, сначала я тебя обскакал, а вот сейчас Суров.

Карпов замахал обеими руками:

— Да прекрати, Поликарпович. В горячке не такое примерещится. Все. Точка. Кончаем разговор.

Лазарев поднялся вслед за ушедшим Кондратюком, однако Карпов вернул его, протянул донесение Мелешко. Пока тот читал, повернулся к Тимофееву.

— На первой ведь две подряд самовольные отлучки, — лаконично доложил начальник политотдела. — Поеду разбираться.

Лазарев, не поверив, уточнил:

— У Мелешко?! В жизни бы не подумал. У кого угодно, только не у него. Отличный воспитатель. И рука твердая.

— Стало быть, не очень твердая, — парировал Тимофеев.