Временно исполняющий

Новиков не сводил глаз с разводий в зарослях камыша, где теперь с лихорадочной торопливостью несколько вражеских солдат, видно, саперы, крепили штормовой мостик на двух понтонах, а третий заводили на веслах другие.

Вибрировал спрессованный воздух, не смолк грохот последнего косяка пикировщиков, а над Забужьем опять взмыли ракеты, с раскатистым треском раскололось заалевшее небо, всесокрушающий ураганный огонь обрушился на правобережье, перепахивая его вдоль и поперек и поднимая высоко в воздух груды черной земли и тучи песка.

Вражеская артиллерия молотила прибрежную полосу методично и яростно, будто перед нею была не жиденькая линия траншей и окопов, обороняемая всего лишь несколькими десятками пограничников, а долговременные железобетонные укрепления с мощной артиллерийской защитой.

Полузасыпанные землей, оглохшие от адского грохота парни прижались к земле, ничего не соображая, задыхаясь от евшей легкие и глаза тротиловой вони. Вдоль всего берега взлетали фонтаны песка, искореженные деревья вперемешку с кустарником, тяжело ухали, падая и рассыпаясь от ударов о землю, желтые глыбы слежавшегося песчаника, и над кошмарным этим хаосом, над закипевшей от ударов множества весел рекой, полыхавшей оранжевым пламенем, загорелся безмятежно оранжевый небосвод, розово распространяясь в бездонье.

Всходило солнце.

Двадцать минут прошло от начала войны.

Река, еще недавно тихая, без морщинки, утихомирившаяся после шквалов, поднятых самолетами, опять забурлила: сотни лодок и плотиков под прикрытием огневого вала отчалили от берега.

Началась переправа.

На первых минутах Новиков обалдел от грохота канонады, из сознания ушло все, кроме ужасающих громовых раскатов; страх плотно прижал к гудящей, вздрагивающей от разрывов земле — будто связал по рукам и ногам; в груди была холодная пугающая пустота; по дубу, за которым лежал он рядом с Ведерниковым, глухо ударяли осколки мин и снарядов, на голову то и дело сыпалось крошево листьев и веток, нечем было дышать: пороховая гарь плотно стлалась над влажной от росы прибрежной травой.

Так длилось мучительно долго: минуту, две — вечность, пока где-то, у него за спиной и в отдалении, не рвануло трижды подряд, и докатившаяся взрывная волна как бы накрыла его с головой, сильно обдав пылью и запахом гари.

Придя в себя, Новиков невольно оглянулся назад, туда, где между деревьями недавно проглядывали белые стены комендатуры и в отсвете зари алела черепичная крыша с красным флажком на фронтоне. Комендатуру он не увидел. Не было ни флажка, ни фронтона, исчезла красная черепица. В просвете между деревьями, где постоянно открывалось глазу двухэтажное здание с чисто вымытыми оконными стеклами и веселым зеленым балкончиком, теперь оседало облако рыжей пыли, а снизу к верхушкам сосен поднимались густые клубы белого дыма, и сквозь него прорывались огненные языки в глубине двора.

Новиков не поверил глазам. Еще полностью не осознав размеров беды, ошеломленный увиденным, он, забыв об опасности, привстал, но Ведерников ударом под коленки свалил его на траву.

— Жить надоело? — прокричал боец и показал рукой в сторону реки. — Сюда гляди.

Взгляд Новикова, бессмысленно скользнувший по рябому лицу Ведерникова, чисто автоматически переместился на левый берег реки, от которого отчаливали первые лодки с врагами. Кто сидя, кто в рост, не прячась, как у себя дома; уверенные, они переговаривались, смеялись, и смех этот, слишком громкий и не очень естественный, был для Новикова чудовищно оскорбительным.

Как в позапрошлую ночь, разом отрезвев, освободившись от страха, движимый мстительной ненавистью к этим гогочущим наглецам в касках, Новиков вдавил в плечо приклад «дегтяря», поймал в прорези прицела выдвинувшуюся вперед десантную лодку и, уже ничего не слыша, ничто не принимая в расчет, лишь видя перед собой единственную надувную лодку, сцепив зубы и затаив дыхание, ударил по ней короткой расчетливой очередью. Стоявший на носу солдат с длинным шестом как подрубленный упал навзничь в воду.

Пробитая в нескольких местах резиновая лодка обвяла, солдаты бросились с нее врассыпную, попрыгали в воду, где их настигал огонь ведерниковского ППШ. И не только его — Ведерников скосил глаза влево и увидел в окопе Ивана Быкалюка, пулеметчика. Иван, прилипнув щекой к прикладу своего «дегтяря», бил по еще не наведенному до правого берега понтонному мосту, несколькими очередями разметал копошившихся там саперов, затем перенес огонь на десантников.