Временно исполняющий

«Так что теперь, бежать к Карпову извиняться? Давать, так сказать, задний ход? Мол, так-то и так, товарищ полковник, беру свои слова обратно. Нечего сказать — поступок, достойный подражания! Беги к Карпову, пока не поздно! Выправляй положение. Чего медлишь? Поторапливайся. Завтра Карпов улетит — и поминай как звали. — Тимофеев в сердцах раздавил в пепельнице окурок, раскурил новую сигарету. Сколько раз бросал! А словно в насмешку над собственным благоразумием, чаще, чем того хотелось бы, жизнь заставляла, и благие намерения вдребезги разбивались, уступая вредной привычке. Ему казалось, что сигарета успокаивает, помогает собраться с мыслями. Так случилось и на этот раз. — Нет, дружок, — сработала мысль в другом направлении, — нет, милый, навязал Карпову свое мнение, так, будь добр, не юли. Вместе с Суровым впрягайся и тащи воз. А Сурову самый раз остаться за командира — пусть набирается опыта».

Новый поворот мыслей успокоения не принес, он лишь несколько приглушил ощущение вины. Чувство это не прошло и к следующему дню, когда Тимофеев, не без задней мысли, зашел к Сурову с полученной накануне телеграммой на имя командира части, с которой разбирался в тот же день вечером, поскольку депеша так или иначе касалась политического отдела.

«Поглядим, Юрий Васильевич, на вашу реакцию. Даже интересно, как вы, временно исполняющий, отнесетесь к телеграмме, никому из нас не сулящей ничего приятного».

Тимофеев застал Сурова одетым в незастегнутую на пуговицы шинель с зажатой под мышкой шапкой-ушанкой. Суров стоял у вешалки. Рядом, на стуле, лежал его дорожный, желтой кожи портфель. Свободный от бумаг стол и запертый сейф навели Тимофеева на мысль, что, приди он сюда пятью минутами позже, временно исполняющий наверняка укатил бы — по всему было видно, что он собрался в дорогу.

— Уезжаете?

— Собираюсь. А что?

Минуту спустя Суров читал:

«ОГРАДИТЕ НАШЕГО СЫНА СВИРИДОВА ОЛЕГА ОТ ШАНТАЖА ЗПТ ВЫЕЗЖАЕМ ЛИЧНО ЗПТ ДО НАШЕГО ПРИБЫТИЯ ПРОСИМ РЕШЕНИЯ НЕ ПРИНИМАТЬ СВИРИДОВЫ».

Пока Суров читал, Тимофеев подумал: «Сейчас вернет с подобающей резолюцией».

Раздевшись и пройдя в глубь кабинета, к столу, Суров еще раз прочитал бланк.

— Весьма странная депеша, — заметил он. — Свиридов служит у нас?

— Недавно отправлен на третью после окончания учебного пункта. Вчера к нему прикатила жена со своими родителями. Не совсем, правда, жена, они не зарегистрированы, но она ждет ребенка, а Свиридов отцовства не отрицает.

— Тогда при чем здесь шантаж?

— Затрудняюсь ответить. Вероятно, так членкор Свиридов называет щекотливую ситуацию, в которой оказался его отпрыск. Впрочем, обожду с выводами. А вы поезжайте куда собрались, мы разберемся.

— Повременю. — Суров скупо улыбнулся.

Сергей Сергеевич Свиридов оказался человеком на редкость стеснительным, не в пример прибывшей с ним супруге, красивой моложавой блондинке. Чувствовал он себя явно не в своей тарелке. Говорил растерянно о том, что вот, дескать, приходится бить челом, отрывать от дела и себя и людей, у которых сотни, а то и тысячи Свиридовых, Ивановых, Петровых. Сел, уступив инициативу супруге. По всем признакам женщина решительная, она не замедлила доказать это делом.

— Не знаю, к чему ты это о «всяких Свиридовых». Совершенно не понимаю, зачем. Мы далеко не всякие. Ты — член-корреспондент Академии наук, мое общественное положение тоже не самое низкое. Кандидат экономических наук.

— Ради бога, Люба!

— Ну хорошо, хорошо. Я просто хочу, чтобы товарищи командиры знали, кто мы и что из себя представляем. Знакомлюсь, так сказать. Кстати говоря, меня зовут Любовь Аркадьевна, — добавила, нисколько не смутившись под гневным взглядом супруга. — Как кандидат экономических наук, наук, замечу, точных, буду немногословна. Вы, разумеется, получили нашу телеграмму? — Она адресовала вопрос Тимофееву, и тот сразу утвердительно кивнул. — Эти, как мне известно, прикатили еще вчера.

— Кого вы имеете в виду? — дипломатично уточнил Тимофеев, прекрасно понимая, о ком идет речь.

Любовь Аркадьевна презрительно скривила ярко накрашенные губы.

— Родственнички!

— Люба!

Свиридов, сразу покраснев, начал что-то говорить, но жена не позволила ему и слова вымолвить:

— Дома ты мне уже сказал все. Не надо повторяться. Останемся каждый при своем мнении. — Любовь Аркадьевна невольно повернулась к мужу спиной. — Товарищи, вы, конечно, понимаете, что привело нас к вам, и рассчитываю на взаимопонимание. Только ради бога, не подумайте, будто мы себя как-то возвышаем, а их считаем плебеями. — Это последнее слово неожиданно сорвалось у нее с языка, и кровь хлынула ей в лицо. Однако она тут же взяла себя в руки. — Извините, я — мать, и мне больно. Ужас, до чего больно! Держусь исключительно на валидоле. Сама даже не знаю, как держусь.

— Им, Люба, тоже больно, — вставил Свиридов.

Любовь Аркадьевна, начав было какую-то фразу, остановилась вдруг на полуслове. В гневе лицо ее стало мертвенно-бледным.