Временно исполняющий

— Чужая боль в данном случае меня мало волнует, — продолжала она. — Мальчика шантажируют. Хотят и его и нас убедить, будто он причастен к этому делу, приписывают ему отцовство. Ничего себе, девятнадцатилетний папа! И кто! Наш Олежка! Мальчик, который до сих пор не разучился краснеть.

Тимофеев, сам не зная почему, смотрел на ноги Любови Аркадьевны, обутые в сапожки из замши, расписанные шитым узором. Смотрел, слушал, и, хотел он того или нет, слова ее оказывали на него действие, обратное тому, какого добивалась она.

— Знаю, вы уже разговаривали с Лазаруками, и они наговорили вам сорок коробов разных небылиц. Но это еще доказать надо, — продолжала она, горячась. — До-ка-зать! Мало ли что утверждает девчонка. Моего сына хотят на всю жизнь… на всю жизнь… — Глаза у нее повлажнели, но она быстро овладела собой. — Я — мать. И этим сказано все. Нас пугают: «Заставим!» Но разве можно соединить две жизни насильно?

— Три, — поправил Тимофеев.

— Даже пять невозможно. — Свиридова гневно свела над переносицей светлые брови. — Нужны любовь, уважение, взаимопонимание.

— Силой, конечно, нельзя, — мягко промолвил Суров.

Любовь Аркадьевна тотчас же одарила Сурова благодарной улыбкой.

— Соединить две жизни без взаимной любви! Согласитесь, это абсурд. Поженить их вопреки логике и здравому смыслу! — Свиридова облизала пересохшие губы. — Сейчас поясню свою мысль. Я допускаю, что под известным нажимом, — чьим, Любовь Аркадьевна не сказала, — Светлана войдет в нашу семью, станет Свиридовой…

— Скажи, пожалуйста, какая сиятельная фамилия!.. — Членкор даже не улыбнулся.

Любовь Аркадьевна оставила его реплику без ответа.

— …Свиридовой, — повторила она с нажимом. — А пройдет несколько месяцев, год или два, время не играет существенной роли, и жестокий закон несовместимости отторгнет чужеродное.

— Какая чушь! — гневно вставил Свиридов.

— Отторгнет, обязательно отторгнет!.. Искусственно созданная общественная ячейка в самом зародыше нежизнеспособна, она рассыплется, как этот самый, как его… пресловутый карточный домик… Разве я не права, Юрий Васильевич? Скажите откровенно, права или нет.

В какой-то момент Тимофееву показалось, будто Суров сочувствует Любови Аркадьевне, и это покоробило его. Разумом он, конечно, понимал: легко впасть в ошибку, поддерживая одну из сторон. Лично его симпатии были на стороне будущей матери и ее ребенка, при этом он отдавал себе отчет в том, что заблуждается, — ведь в конечном счете все зависит от решения молодых. Возникло желание вторгнуться и помешать ответу на прямолинейный вопрос. Но он не успел.

— У меня нет взрослых детей. — Суров поднял взгляд к Любови Аркадьевне, искательно и с надеждой глядевшей ему в глаза. — Но когда они вырастут, я дам им возможность самим решать такие вопросы. Надеюсь, они не преминут посоветоваться со мной и с матерью. — Он поднялся, собираясь уйти.

Любовь Аркадьевна встала. Лицо ее исказилось в гневе. Она метнула взгляд на мужа, как бы понуждая его вмешаться и сказать свое веское слово, но тот, потупив взгляд, молчал.

— Пойдем, Люба, — тихо позвал он жену. — Ты затеяла на редкость…

Его слова будто ударили ее.

— Ах, я затеяла!.. Спасти сына в устах ученого-филолога называется «затеяла». — Она нервно рассмеялась. — Ну нет! Трупом лягу, а этого мезальянса не допущу! Дойду до самых высоких инстанций, раз не нашла здесь поддержки. — Перейдя на высокие ноты, спохватилась: — Очень жалко, что вы нас не поняли.

Тимофеев, сидевший сбоку у письменного стола, за которым происходил разговор, поднялся последним.

— Собственно говоря, на что вы надеялись, Любовь Аркадьевна? — спросил, слегка наклонясь через стол. — Чего конкретно вы ждали от командования отряда?

От такого прямо поставленного вопроса она буквально опешила. Сделала два шага к окну, у которого Суров остановился и выглянул во двор. Пересекая его в направлении штаба, шагала чета Лазаруков с дочерью. Они что-то горячо обсуждали. Любовь Аркадьевна проследила за взглядом Сурова, и лицо ее мгновенно преобразилось — ненависть сделала неузнаваемым облик молодящейся женщины средних лет, в доли секунды состарив его.

— Нет! — выдавила она из себя, задыхаясь. — Никогда!..

…Вместо робкого, с торчащей из широкого ворота гимнастерки цыплячьей шеей солдатика к Тимофееву вошел и замер на середине ковровой дорожки в положении «смирно» ладный пограничник, крепкошеий, в хорошо сидящей на нем военной форме.

— Рядовой Свиридов по вашему приказанию прибыл!

На обветренном лице рядового Свиридова и намека не было на отличающую первогодков стеснительность. Скорее хмуро, чем пугливо, посмотрел он в лицо Тимофееву, присевшему на подоконник. Среднего роста, широкоплечий, он выглядел крепышом, уже послужившим и знающим себе цену. Когда ему предложили сесть, неторопливо отодвинул стул и плотно уселся на него — не на краешек, как садятся солдаты в присутствии высоких начальников, готовые вскочить при первом же к ним обращении.