Временно исполняющий

Суров догадывался, что за туманными словами майора кроется нечто другое, может быть, даже более значительное, чем отказ в предоставлении квартиры, и уж во всяком случае очень важное для Духарева-пограничника, и он не решается рассказать, что его мучает, в силу каких-то условностей.

— И все же хорошенько подумайте, — стоял на своем Суров. — Ваш рапорт еще не отправлен в округ. — Он улыбнулся. — Рапорт выражает ваше личное желание. И только. Требуется еще заключение командования отряда. Без него вопрос решаться не будет.

Духарев вспыхнул. Кровь бросилась ему в лицо.

— Начальник отряда возражать не станет, — сказал он резко. — Тем более что я числюсь больным.

— В каком смысле?

— Кто-то пустил слух — Духарев тяжело болен. Вот и гуляет он.

— А на самом деле?

— Ничего подобного. Помните мост через речку?

— Разрушенный?

— Тот самый. Вот точно так, как сегодня вас, я в сентябре сопровождал начальство из округа. Дело было ночью, темень — ни зги не видать, да к тому же дождь как из ведра. Я и рухнул вниз. Воспаление легких подхватил. Сколько раз докладывал насчет этого моста. Далеко ли до ЧП! Поживите, товарищ подполковник, присмотритесь.

Еще на границе, когда Духарев чуть ли не под руку повел его, Сурова, в обход обвалившегося моста по временному, осклизлому от талого снега настилу, хотелось спросить, почему в отряде, и в первую очередь он, направленец, майор Духарев, мирятся с форменным безобразием.

Сейчас же спросил:

— Разве Пестрак своими силами не может восстановить мост? В конце концов это его мост, и своих людей он каждую ночь подвергает опасности. Из-за чего, спрашивается?

Духарев решительно отодвинул стакан.

— Я бы тоже на его месте… Вы ведь были начальником заставы?

— Был.

— Вспомните, сколько мостов восстановлено так называемым хозспособом, сколько раз ремонтировали помещения опять же хозспособом…

— А вы разве целиком полагались на заботу отряда?

— Нет, конечно.

— Правильно делали. Нельзя из-за каждой мелочи звонить, требовать. Что-то и самому можно. Тем же хозспособом. Ничего зазорного в этом я не вижу.

— По мелочи, конечно, нельзя. Согласен. Пестрак давно бы восстановил этот чертов мост, хотя он — не мелочь. Надо как следует попотеть. И Пестрак, позвольте доложить, не сидел сложа руки — нужный материал заготовил.

Духарев, этот странный, болезненного вида майор с тонкими губами, замолчал, не договорив главного. В результате получалось несерьезно, похоже на игру, и Сурову это не понравилось.

— И куда же делся этот заготовленный материал? — спросил Суров столь категорично, что не ответить на этот вопрос Духарев не мог.

— Лучше у Пестрака спросите.

— А я вас спрашиваю. И хочу получить ясный ответ. Иначе зачем было затевать разговор с недомолвками?

— Вы же знаете, где материал.

— Не знаю. Впрочем, дело ваше, Духарев. Я ведь все равно узнаю. Не у вас, так у Пестрака. Если сожалеете, что затеяли со мной разговор, можете считать, что его не было.

Духарев встал, набросил шинель. Зябко поежившись, хрустнул пальцами и спрятал руки за спину.

— Я ни о чем не жалею, товарищ подполковник. К слову будет сказано, начальник отряда и в мыслях не имел отправлять меня в запас. Это я сам… Прошу вас, пусть рапорту дадут ход. А сейчас разрешите идти отдыхать.

Суров кивнул. Духарев вышел. Было слышно, как он тяжелыми шагами пошел в комнату для приезжих, открыл заскрипевшую дверь. Суров сразу же представил себе, как, раздевшись до трусов, он укладывается в холодную, влажную постель, и холод пронизывает его до костей. «Лазарева бы сейчас сюда. Пускай бы пару дней пожил на заставе, да пару ночек походил по границе, и спать укладывался на влажное белье под холодное солдатское одеяло, да посинел на занятиях в настывших помещениях». Сурова так и подмывало позвонить зам по тылу — пускай выезжает.

«Не зарывайтесь. Вы, как говорится, калиф на час», — вспомнил сказанное вскользь обидное предупреждение Карпова.

На час так на час. Пусть даже на полчаса. Какое это имеет значение?

Утром, ни свет ни варя, Суров поднял старшего лейтенанта. Пестрак явился через десять минут. Выглядел он великолепно: чисто побрит, сапоги начищены до блеска, форма отутюжена. Он лихо вскинул руку под козырек.

— Старший лейтенант Пестрак по вашему приказанию прибыл! На участке заставы без происшествий.

Пестрак Сурову определенно нравился. Он был ему симпатичен, этот коренастый, невысокого роста белобрысый старший лейтенант, тщательно следивший не только эа своей внешностью. У него во всем чувствовался порядок. Вот разве что мост…

— Что это за история с материалом для моста?

— У меня их шесть. Два требуют ремонта. Разрешите узнать, с каким?

— С обрушенным. На правом фланге. У вас и другие тоже неисправны?

— Никак нет, товарищ подполковник. Четыре совершенно исправны. Пятый заканчиваем. Хозспособом, между прочим. И еще кровлю на складских помещениях. И баню. Все хозспособом.

«Вон ты, оказывается, какой изящненький! — подумал про себя Суров, сверху донизу оглядев стоявшего перед ним старшего лейтенанта. — И смекалист, и зубаст, и себе цену знаешь. Это хорошо».

— А шестой, он что, не на вашем участке?