Временно исполняющий

В полном безветрии стеной падал снег. Шофер наугад пытался огибать бесчисленные колдобины, но то и дело попадал в них и испуганно поглядывал на молчаливого подполковника, к которому еще не привык, не изучил ни характера, ни привычек.

Суров, казалось, не обращал внимания на рывки машины. Вдруг вспомнил, что не передал Лазареву Верину просьбу отгородить для нее под мастерскую половину веранды. «Успеется, — подумал он тут же. — Вера наверняка задержится у отца дней на десять, не меньше».

В лобовое стекло что-то сильно ударило. От неожиданности Суров вздрогнул, полностью забыв о Вериной просьбе. Шофер рванул руль влево, едва не съехав в кювет, где опрокинуться можно было запросто, но, спохватившись, резко затормозил.

Сурова швырнуло вперед с такой силой, что с головы слетела шапка-ушанка.

Оба одновременно выбрались из машины. На капоте, распластав крылья, лежала оглушенная сойка. Водитель взял ее, бережно положил себе на ладонь.

— Сослепу она, — словно оправдываясь, сказал он и поднес птицу к уху. — Дышит, товарищ подполковник.

— Хорошо.

Но водитель все повторял:

— Дышит, дышит. Ишь ты — как грохнулась, а дышит. Жива осталась пичуга. — Сойка неожиданно сорвалась с его ладони и улетела в чащу.

На том и кончилось маленькое дорожное происшествие. Выбрались на грейдер, поехали быстрее, без рывков и толчков. Суров перебирал в памяти выезды на заставы, первые встречи с офицерами штаба и границы. Была в этих встречах естественная замкнутость, которая обычно возникает между людьми при первом знакомстве. Но было и еще нечто: какая-то скрытая неприязнь по отношению к любым его начинаниям — будь то приказ выехать на границу, отданный им Евстигнееву, или распоряжение о переброске строительной бригады с «объекта» на заставу. Все его действия многие офицеры словно оценивали по раз и навсегда определенным Карповым меркам: так бы Карпов не поступил; в такой ситуации Карпов этого не заметил бы; здесь бы он не промолчал.

«В отряде у Карпова большой авторитет. Его стиль работы дает хорошие результаты: отряд отличный. Поэтому ко мне такое настороженное отношение. Не у всех, конечно, но у многих. Многие рассуждают примерно так: «Что ему — больше всех надо?» Любое противоречие стилю Карпова, каждый мой поступок, не совпадающий с возможным поведением Карпова, будут трактоваться людьми либо как самоуправство, либо как поведение выскочки, желающего во что бы то ни стало самоутвердиться. Им невдомек, что я всячески хочу помочь Карпову. Это моя святая обязанность. И поучиться у него хочу. К сожалению, не все это понимают. Разве что Тимофеев. Что же мне остается? Есть два пути: либо вести отряд так же, как вел его Карпов, закрывая глаза на то, на что закрывал он, либо поступать, сообразуясь со своими взглядами на те или иные вопросы. Но в этом случае малейший промах — а от них никто не застрахован — будет трактоваться как естественный плод моих усилий. Что же делать?..»

15

Семь дней Павел Андреевич наслаждался санаторным бездельем. На восьмой заскучал. Потянуло в отряд, на границу. Вот если бы самочувствие было получше, обязательно укатил бы, но, как назло, боль внизу живота справа не прекращалась. Правда, и это не остановило бы Павла Андреевича, но вот жене обязательно нужно было подлечиться.

Беспокойство за положение дел в отряде вынудило Павла Андреевича добиться разрешения позвонить туда.

Прошло с полминуты, прежде чем отозвался оперативный дежурный. Это молчание в трубке показалось Павлу Андреевичу непростительно долгим. Отругав как следует дежурного, выяснив обстановку и узнав, что Суров находится уже на второй, Павел Андреевич с трудом сдержал негодование.

— Что, интересно, он там забыл?

— Кто? — не понял дежурный.

Вовремя спохватившись, Павел Андреевич не очень дипломатично перевел разговор на начальника политического отдела.

— Тимофеев где, спрашиваю?

— Был у себя, товарищ полковник.

— Пригласите его к аппарату.

Теперь пришлось ждать по-настоящему долго — минут пять, не меньше, и, когда наконец Геннадий Михайлович, запыхавшись от быстрой ходьбы, взял трубку, Павел Андреевич не знал, что и подумать. Представлялось всякое и, разумеется, худшее, что могло произойти в его отсутствие.

— Слушаю вас, здравия желаю, — произнес Тимофеев. — Что, не отдыхается?

— Здравствуй, — буркнул Павел Андреевич. — Рад бы в рай, да душа болит. Не до отдыха. Как там у вас дела?

— Как положено.

— Это не ответ! Там все в порядке?

— Где?

— У Пестрака.

— Нормально.

— А чего Суров туда укатил? Дел у него, что ли, других нет? Ты ему еще раз от моего имени передай: нечего гастролировать. Я ему поручил разобраться с Мелешко. Он разобрался?

— Насколько мне известно — еще не полностью, — осторожно ответил Тимофеев после паузы.

— Так все же — для какой надобности он выехал к Пестраку? Ты ведь знаешь, почему я беспокоюсь.