Времетрясение. Фокус-покус

Даже когда Элли лежала при смерти и уже было понятно, что долго она не протянет, у меня все еще получалось ее рассмешить – подарить ей мгновения чистой радости, если угодно, – рассказами о людях, которые шлепнулись на ровном месте. Это не должен был быть пересказ эпизодов из фильмов или каких-то историй, услышанных от кого-то. Считались только падения, которые я видел своими глазами – неожиданные напоминания о силе тяжести.

Только в одной из моих историй главным действующим лицом был профессиональный артист, который упал не случайно, а по сценарию. Мне посчастливилось застать самый конец золотого века водевиля – можно сказать, это была уже предсмертная агония жанра, – на сцене театра «Аполло» в Индианаполисе. Потрясающий человек и великий актер, в моем понимании – настоящий святой, в какой-то момент представления грохнулся в оркестровую яму, а потом выбрался обратно на сцену с большим барабаном на голове.

Героями всех остальных историй, которые Элли не уставала слушать до самой смерти, были дилетанты.

30

Расскажу один случай. Элли было тогда лет пятнадцать, а мне, соответственно, десять. Элли услышала, как кто-то свалился с лестницы у нас в подвале: бум-бум-шмяк. Она решила, что это я, прибежала туда, встала на верхней ступеньке и принялась хохотать, как сумасшедшая. Это было, я думаю, в 1932-м, на третьем году Великой депрессии.

Только с лестницы свергся не я. Это был служащий газовой компании, который пришел снять показания счетчика. Он выбрался из подвала, весь побитый и злой как черт.

В другой раз мы с Элли ехали на машине – Элли была за рулем, то есть ей уже точно исполнилось шестнадцать, – так вот, мы с ней ехали на машине и увидели, как какая-то женщина, выходившая из трамвая, сорвалась со ступенек головой вперед и упала плашмя на асфальт. Она зацепилась за что-то каблуком.

Я уже где-то писал об этом и не раз говорил в интервью: мы с Элли еще много лет умирали от смеха, вспоминая ту женщину. Она не ушиблась, с ней ничего не случилось. Она поднялась и спокойно пошла.

А вот еще один случай. Эту картину наблюдал я один, в смысле, Элли там не было, но ей все равно очень нравилось, когда я об этом рассказывал. Какой-то мужчина подкатился к красивой женщине (не к своей жене) с предложением научить ее танцевать танго. Дело было в гостях в одном доме, уже под конец вечеринки, когда веселье изрядно повыдохлось.

Я думаю, этот мужчина пришел без жены. Если бы он был с женой, он бы не стал предлагать посторонним красавицам обучать их зажигательным пляскам. Тем более что он не был профессиональным учителем танцев. Народу в тот вечер собралось немного: человек десять, включая хозяина и хозяйку. Это было еще во времена патефонов. Хозяин с хозяйкой совершили тактическую ошибку, выбрав пластинку с танго.

И вот этот мужчина – весь такой рьяный, глаза горят, ноздри чуть ли не пышут огнем – обнимает красавицу, прижимает к себе и валится на пол.

Да, все эти люди, которые падали на ровном месте во «Времетрясении-1», а теперь еще и в этой книге, – они в чем-то схожи с надписью «НА ХУЙ ИСКУССТВО!» на стальной двери академии. Это дань памяти моей сестре Элли. Это ее понимание порнографии: когда люди теряют свой благородно-горделивый облик не под влиянием сексуального возбуждения, а под воздействием силы тяжести.

Вот отрывок из песенки, популярной во время Великой депрессии:

Вчера мой папаша вернулся домой,
Мама сказала: «Да ты же бухой».
Свет захотел он нащупать рукой,
И брякнулся на пол – Бабах!

Как оказалось, неудержимое желание смеяться над абсолютно здоровыми людьми, которые вдруг спотыкаются и падают на ровном месте, отнюдь не относится к числу всеобщих человеческих потребностей. Эта нехитрая истина открылась мне самым пренеприятнейшим образом в лондонском Королевском оперном театре на представлении «Лебединого озера» в постановке Королевского балета. Я пришел в театр вместе с дочерью Нэнни, которой тогда было шестнадцать. Сейчас, летом 1996 года, ей сорок один. Получается, это было четверть века назад!

Так вот, одна балерина, оттанцевав свою партию, упорхнула за кулисы, как ей и было положено по сценарию. И тут же за сценой раздался грохот, как будто танцовщица попала ногой в жестяное ведро, а потом сверзилась с железной лестницы, причем ведро так и осталось у нее на ноге.

Я тотчас заржал, как бешеный конь.

Кроме меня, больше никто не смеялся.

Похожий случай произошел на концерте Индианаполисского симфонического оркестра. Я тогда был еще маленьким. Это произошло не со мной и не было связано со смехом. Оркестр играл одну пьесу, и там был фрагмент, когда музыка становилась все громче и громче, а потом должна была резко затихнуть.

В одном ряду с нами сидела женщина, местах в десяти от меня. Во время крещендо она что-то рассказывала подруге, и ей приходилось говорить все громче и громче. И вот музыка смолкла. Женщина выкрикнула в полный голос: «А Я ЖАРЮ НА СЛИВОЧНОМ МАСЛЕ!»

31