Времетрясение. Фокус-покус

На следующий день после того, как я оконфузился на представлении Королевского балета, мы с Нэнни поехали в Вестминстерское аббатство. У могилы сэра Исаака Ньютона Нэнни застыла, словно громом пораженная. Окажись в ее возрасте на ее месте мой старший брат Берни, прирожденный ученый, не имевший вообще никаких художественных способностей, он бы, наверное, и вовсе описался кипятком, не сдержав благоговейного трепета.

Того самого священного трепета, который, как мне представляется, должен охватывать всякого образованного человека при одной только мысли о том, какие великие – величайшие – истины открыл этот вроде бы простой смертный, причем, насколько мы знаем, исключительно силами трех с половиной фунтов собачьего корма из пропитанной кровью губки, заключенной в его черепной коробке. Эта голая обезьяна изобрела дифференциальное исчисление! И зеркальный телескоп! Она открыла и объяснила разложение белого света в спектр при прохождении его через призму! Она обнаружила и сформулировала ранее неизвестные законы движения, всемирного тяготения и оптики!

Ну, да. Так мы вам и поверили!

«Алло? Это доктор Флеон Суноко? Готовьте микротом. У нас есть для вас мозг!»

У моей дочери Нэнни есть сын Макс, сейчас, в 1996 году, точно посреди повторного десятилетия – ему двенадцать. И будет семнадцать, когда умрет Килгор Траут. В минувшем апреле Макс написал в школе отличное сочинение о сэре Исааке Ньютоне, сверхчеловеке, который с виду казался вполне обычным. Кстати, из этого сочинения я узнал кое-что новое для себя: университетское начальство Ньютона настоятельно рекомендовало ему бросить науку с ее суровой правдой и заниматься исключительно теологией.

Хотелось бы думать, что этот совет происходил не от косности и скудоумия. Просто кураторы хотели напомнить Ньютону, что простым людям нужна религия, поскольку религиозные вымыслы служат им утешением и главной опорой в жизни.

Как писал Килгор Траут в рассказе «Эмпайр-стейт-билдинг», где говорится о том, как к Земле приближается метеор размером со знаменитый манхэттенский небоскреб – несется со свистом на скорости 54 мили в час, – так вот, Траут писал: «Научное объяснение никого не утешило. Человечество оказалось в такой ситуации, когда правда была слишком страшной».

Вот и в первые два-три часа после того, как нас снова накрыло свободой воли, человечество оказалось в такой ситуации, когда суровая правда жизни проявилась во всей красе. Да, миллионы пешеходов упали на ровном месте, потому что в момент окончания повторного десятилетия их вес распределялся между ногами неравномерно. Но большинство из них, как говорится, отделались легким испугом – кроме тех, кто тогда находился на верхних ступеньках лестниц и эскалаторов. С большинством, повторюсь, ничего страшного не случилось, как ничего не случилось с той женщиной, упавшей на выходе из трамвая. Ну, про которую я рассказывал. Которую мы видели с Элли.

Настоящая мясорубка, как я уже говорил, происходила с участием механических транспортных средств, которых, конечно же, не было в бывшем Музее американских индейцев. Там внутри было спокойно и тихо, пусть даже крещендо из грохота бьющихся автомобилей и криков раненых и умирающих людей снаружи достигло своей кульминации.

Вот уж действительно «А я жарю на сливочном масле»!

Когда ударило времетрясение, бомжи, или «священный скот», как называл их Траут, либо тупо сидели, либо валялись на койках. Соответственно, когда закончилось повторное десятилетие, они все так же валялись или сидели, глядя в одну точку. Как могла повредить им свобода воли?

Потом Траут скажет о них: «Еще даже до времетрясения они проявляли симптомы, неотличимые от ПВА».

Траут единственный вскочил с койки, когда взбесившаяся пожарная машина на полном ходу долбанула правым передним бампером в дверь академии и покатила дальше по улице. Все, что было потом, не зависело от людей и никак не могло от них зависеть. Из-за резкого снижения скорости в результате удара о стальную дверь оцепеневших пожарных выбросило из кабины с той же скоростью, какую на момент столкновения развила сама машина, разогнавшись под горку со стороны Бродвея. «Миль пятьдесят в час», – решил Траут, оценив траекторию полета пожарных.

Растеряв часть скорости и весь экипаж, красная колымага резко вильнула влево и влетела на кладбище, что располагалось напротив академии. Спуск сменился крутым подъемом. Пожарная машина доехала почти до гребня холма, застыла и покатилась назад. От удара об академию коробка скоростей переключилась на нейтралку!

Машина поднялась на склон исключительно по инерции. Мощный мотор ревел – заклинило педаль газа. Но противодействовать гравитации он мог только собственной массой, поскольку сцепление не работало!

Вы только представьте: сила тяжести уволокла рычащую красную махину обратно на 155-ю улицу, а потом, задним ходом, к реке Гудзон.

Хотя пожарная машина жахнула в дверь академии по касательной, удар все равно получился неслабым: в фойе сорвалась хрустальная люстра.