Время

Оставшиеся четыре дня, которые он должен был отработать, благодаря вечерним посиделкам за красками и рисунками, пробежали невероятно быстро. Каждый вечер воображение Гены рождало множество различных картин. Натюрморты шли очень хорошо и перерисовав все продукты в доме, Гена принялся фантазировать. Только вот отсутствие практики в таком не лёгком деле дало о себе знать. Выдумать что-то невероятное и поразительное не получалось. Фантазия напрочь отказывала создавать нечто новое. Не обращая внимания на неудачу, Гена начал рисовать собственный портер и иногда Катю, которая периодически заходила на кухню узнать, как у мужа идут дела.

На работе он был совершенно другим человеком. Большую часть работы он молчал и отвечал только по работе. Федя и все остальные с участием наблюдали за молодым человеком, которому с каждым днём оставалось всё меньше времени. У них самих на спинах были достаточно сносные цифры. Каждый должен был умереть в почтенном возрасте. Гена старался не смотреть, но иногда взгляд касался чьей-то спины и от этого у него слегка покалывало в животе. Вид у парня был хмурый и загадочный и коллеги, глядя на него, видели только механического гуманоида, автоматически делающего работу. Откуда они могли знать об увлечение Гены, что занимало мысли. Делая нудную и скучную работу, пачкая руки и обжигая потрескавшуюся кожу, Гена думал о том, как он вернётся домой и снова будет рисовать.

В эти дни внутренняя борьба в голове Гены стала постепенно затихать. Мир для него ограничился только домом, семьёй и рисованием. Он не смотрел новостей, редко ходил по людным улицам и вообще старался избегать людей, подсознательно пытался забыть о цифрах, что мелькали периодически перед взором. Егор звонил и рассказывал много разных вещей, но практически всегда Гена просто мычал в ответ на многосложные, и иногда совершенно непонятные объяснения Егора. Этот рыжий вихрь так загорелся желанием спасти друга, что чуть не угодил в руки к военным, но его отец вовремя спохватился и похлопотал, отчего Егора не тронули, но предупредили, чтобы он меньше болтал. Болтать друг меньше не стал, но осторожничал достаточно. Звонил всегда с разных номеров и не появлялся в доме Гены, чтобы не навести на того военных. Иногда, рисуя очередной фрукт, Гена возвращался к мыслям о смерти, теребил засохшую корочку на ранке, которая вроде бы и не зудела, но отдирать было как-то по-мазохистски приятно. Всего на несколько секунд он возвращался к ней, чувствовал лёгкое покалывание внизу живота, и тут же отвлекался вновь. Боль не была уже такой сильной и страх больше не сковывал сознание. Рисование помогло, и Гена приобрёл что-то похожее на смирение. После каждого возвращения, Гена радовался, что уже не так сильно страшно и больно. Но в то время, когда он не рисовал, окружающий мир становился тусклым, скучным и Гена только и делал, что отключался на время выхода из дома и возвращения назад.

В один из дней с цифрами произошло изменение. На несколько часов они исчезли. Гена был на работе, когда это произошло. Люди заметили не сразу. Привыкшие игнорировать, они старались жить, как и прежде, но, когда раздражающий глаз и сознание предмет исчез, все тут же почувствовали лёгкий дискомфорт, связанный с изменением в повседневной рутине. Цифры исчезли. Люди обрадовались, продолжали работу, но теперь улыбки на их лицах стали живее, ярче. Даже бригадирша показалась Гене приятнее. Но радость сменилась ужасом очень скоро. Через несколько часов цифры появились опять, но теперь они стали просвечиваться через грудь. Гена проверял на царапины только что отполированные детали и заметил в отражении пробивающиеся зелёные цифры. Осмотрев себя, он увидел, как зелёная строчка пытается пробиться через грудь. Но вот в чём была особенность. Цифры будто горели изнутри тела, их можно было рассмотреть, как бы в нескольких плоскостях. Возникло ощущение, что тело становится прозрачным. Цифры горели, но разобрать их было невозможно. Мутные очертания и ничего больше. Через пол часа цифры не стали чётче, наоборот, померкли, и исчезли. Вернулись на спину. Но после этого инцидента, в цеху больше никто не улыбался даже притворно.