Время ангелов

— А, эту картину, — сказала Пэтти. — Икону Юджина. Да, я нашла ее и отдала ему.

— Ты отдала ее ему?

— Да, конечно. Что же еще мне было с ней делать?

— Но она была моя! — голос Мюриель перерос в крик. Ее руки загребали воздух. — Ты должна была оставить ее там, где увидела. Не твое это дело. Я собиралась сама отдать ее.

— Что ж, теперь это уже невозможно, — сказала Пэтти. Она повернулась к Мюриель спиной и начала помешивать суп в кастрюле, дымившийся на горячей плите.

— Ты знала, что она моя!

— Ничего я не знала, — возразила Пэтти. — Так или иначе, она не твоя. Я просто нашла ее здесь. Тебе не следовало бросать ее где попало. Ее могли снова украсть.

— Ты сделала это нарочно. Я нашла ее, я так хотела отдать ее ему. Ты нарочно забрала ее у меня.

— Не надо ребячиться, — сказала Пэтти, — какая разница, кто отдал икону, раз он наконец получил ее назад. — Она продолжала размешивать суп, затем добавила: — Он так обрадовался.

Истерия овладела Мюриель. Она издала пронзительный жалобный вой, который, казалось, вырвался не изо рта, а исходил от всего ее существа. Она закричала на Пэтти:

— Послушай меня!

— Не кричи так ужасно, — сказала Пэтти. — Кто-нибудь услышит.

— Послушай меня, черт тебя побери!

— Убирайся из моей кухни, — сказала Пэтти, повернувшись и уперев руки в бока.

— Это не твоя кухня. Ты всего лишь обыкновенная служанка. И не забывай об этом.

— Ах ты, маленькое отродье, — бросила Пэтти, начиная поднимать голос, — убирайся отсюда, пока я тебя не отшлепала.

Мюриель стала наступать на попятившуюся Пэтти.

— Не смей прикасаться ко мне, Пэтти О'Дрисколл. Я разорву тебя на куски.

Мюриель взяла за ручку кастрюлю с супом:

— Прекрати, ты отвратительная, плохо воспитанная маленькая обезьяна! Говорю тебе, убирайся из моей кухни!

— Ты убила мою мать, — сказала Мюриель. — Ты убила мою мать, черная сука из преисподней.

Пэтти, все еще пятившаяся, теперь остановилась и оскалила зубы. Оба ряда зубов сверкали. Она выкрикнула:

— Ты не дала своему отцу жениться на мне. Ты разрушила всю мою жизнь. Я ненавижу тебя за это. И всегда буду ненавидеть.

Мюриель взмахнула тяжелой кастрюлей. Пэтти закричала, когда горячий суп выплеснулся коричневым потоком. Большая часть супа вылилась на пол, но немного попало на чулки и фартук Пэтти. Пэтти продолжала пронзительно кричать. Мюриель швырнула пустую кастрюлю через кухню.

Вошел Карел, а за ним Юджин. Крики Пэтти превратились в рыдания. Карел оценил происходящее и обратился к Мюриель:

— Чем скорее ты оставишь этот дом, тем лучше. Позаботься об этом.

Затем он обратился к Пэтти:

— Успокойся, Пэтти, мисс Мюриель скоро покинет нас. Мы должны попытаться быть добрыми к ней в оставшееся время. Ну, ну, не плачь, моя Пэттикинс. Тебе же не очень больно, не правда ли?

Карел обнял рыдающую Пэтти.

Мюриель прошла мимо Юджина и вышла из кухни.

Глава 19

Маркус Фишер пребывал в состоянии приближающегося экстаза. Он уютно устроился перед ревущим огнем в гостиной Норы Шэдокс-Браун. Занавески были задернуты, чтобы не впускать серый, как сталь, полуденный свет. Под мягким освещением лампы ирландская льняная скатерть была усыпана золотистыми крошками от торта Мадейра. Маркус поставил пустую чайную чашку на тарелку, испачканную клюквенным желе, хотя Нора часто просила его так не делать. Он сказал:

— Но самое главное — его серьезность, его страсть. Нора наклонилась и поставила чашку Маркуса назад на его блюдце.

Она сказала:

— Ничего из того, что ты рассказал, не убеждает меня в его серьезности. Он или безумен, или насмехается над тобой.

— О, ты не понимаешь!

Маркус чихнул.

— Ну вот, я же говорила, что у тебя начинается простуда.

— У меня не начинается простуда.

Маркус сделал все от него зависящее, чтобы описать Норе свою встречу с Карелом, испытывая соблазн считать ее неким мистическим явлением. Объясняя аргументы Карела, он слегка исказил картину, представив ее как спокойную дискуссию двух братьев, в которой он играл свою роль. Это не было полностью обманом — в ходе дискуссии Маркус много думал об ответах, пока Карел говорил, или по крайней мере анализировал их впоследствии. Чего он не сказал Норе, так это того, что Карел ударил его. Этот удар был чем-то слишком личным. Нора не смогла бы понять его, она бы восприняла его как новое доказательство неуравновешенности Карела. Тогда как на самом деле этот удар был задуман для его просвещения. И более того, позднее все взвесив, Маркус стал думать, что это знак любви. Брат заставил его существовать, хотел, чтобы он был в минуту их напряженной близости друг к другу. Любовь — имя такой близости.