Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818—1848)

Между тем зимой наметилось явление, наводившее ужас на префектов департамента Рона и правительство, — сближение республиканской партии с возрожденным и усилившимся движением рабочей взаимопомощи, у которого имелись собственные органы печати (самым мощным из них было знаменитое «Эхо фабрики»). В ноябре 1831 года рабочее восстание было без труда подавлено, поскольку оно оставалось выступлением сугубо социальным, а не политическим: вожди Ассоциации взаимопомощи ткачей-шелковиков отказывались придавать движению политический характер и не стали слушать ни эмиссаров карлизма, ни республиканцев, мечтавших о подобной политизации. С другой стороны, немало республиканцев сражались в рядах буржуазной национальной гвардии. С тех пор многие позиции прояснились, что и позволило Гаспарену поставить диагноз: «дерзость [республиканской] партии не знает пределов, она проповедует развратительные теории и действует совершенно открыто». Дело в том, что рабочие корпорации и в особенности сторонники возрожденного движения взаимопомощи обладали грозной мощью и впечатляющей способностью к мобилизации, и республиканцы могли на это рассчитывать. Гаспарен замечает между прочим в письме от 24 апреля, что на похороны ткача-шелковика, участника движения взаимопомощи, пришли тысяча шестьсот человек.

По всем этим причинам префект полагал, что на сей раз следует употребить власть и запретить собрание. Он сознавал, что таким образом спровоцирует народные волнения, но считал, что поскольку их в любом случае не избежать, лучше показать, что власти их не боятся, и самим выбрать время и место схватки. Его решение в самом деле вызвало ярость республиканцев, и они принялись обсуждать, не следует ли немедленно взяться за оружие. В ожидании 5 мая — дня, на который был предварительно назначен банкет, — напряжение на улицах Лиона росло на глазах; несколько вечеров подряд на площади Целестинцев собирались люди и слышались революционные песни, причем республиканцы — справедливо или нет — обвиняли в этих сборищах правительственных провокаторов. В конце концов победило благоразумие, чему немало способствовала позиция столичных вождей партии: было решено, что Гарнье-Пажес не приедет. Однако нужно было сохранить лицо, и потому устроители продолжали вести себя так, как будто банкет состоится. Они собирали предложения относительно тостов и пытались — впрочем, тщетно — прибегнуть ко всем возможным на местном уровне мерам юридического сопротивления; затем банкет отложили на неделю (по всей вероятности, ради того, чтобы продолжать продажу билетов), затем 10 мая после совещания с Дюпоном из Эра, специально прибывшим в Лион, редакторы «Сборщицы колосьев» решили окончательно отказаться от проведения банкета, ссылаясь на то, что в противном случае участники попадутся в западню, подстроенную городскими властями, которые только и ждут бунта, чтобы обрушиться на республиканскую партию и ее очернить. Торжествующий возглас префекта («Огромный результат достигнут, и достигнут мирным путем!»), радость правительственной прессы, прежде всего «Газеты прений», не должны заслонять того факта, что хотя республиканцы и отступили, в их руках остались деньги, собранные по подписке⁴²⁹, — сумма достаточно значительная, чтобы позволить республиканским газетам выжить, несмотря на все штрафы⁴³⁰.

Последствия лионского эксперимента