Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818—1848)

Но нет сомнения, что Мишле не мог остаться равнодушен при чтении этого пассажа о священном столе, который «вознес простое соединение до степени единства», поскольку эта тема впоследствии стала ему очень дорога. А главное, он извлек из фрагмента «Санкт-Петербургских вечеров» нечто фундаментальное — то, что Местр, который, напомним, в прошлой жизни был франкмасоном и потому не мог не размышлять о значении ритуальных пиршеств, сделал совершенно очевидным: я имею в виду древность и универсальность совместных трапез и, следовательно, их первостепенную важность с точки зрения, которая на современном языке называется антропологической, а также убеждение, что эти трапезы представляют собой не только возможный объект изучения («теория, в которой есть свои законы, ритуалы, тонкости самые замечательные»), но и, возможно, один из ключей, позволяющих понять как внутреннюю организацию различных человеческих обществ (какова бы ни была степень их цивилизованности), так и их отношения с божеством.

Подведем итоги. Рассуждение Мишле о святости стола доказывает, что в конце эпохи Реставрации самые передовые мыслители, когда они обращались к избранной аудитории, могли позволить себе выдвигать смелые гипотезы относительно антропологического смысла банкета и важной роли, которую он может сыграть для понимания человеческой религиозности. Перед нами уже не просто элемент апологии христианства, плод поиска в религиозных установлениях древних следов первородного откровения. Но далее Мишле не пошел: его рассуждение — это, разумеется, блестящая гипотеза, но не общепринятая идея и в еще меньшей степени всеобщее верование, тем более что оно не было ни записано, ни опубликовано и его единственными слушателями остались посвященные, члены сенакля⁴⁷¹, как выражались в ту пору, или участники семинара, как сказали бы мы. А главное, в нем не звучало требование равенства. Появление этого требования — личная заслуга Пьера Леру.

Пьер Леру: Причастие равных

В самом деле, никто не станет отрицать, что Евхаристия содержит в себе всю сущность христианства. Так вот, я утверждаю, что Евхаристия есть трапеза равных, какая была в ходу в Спарте и других античных полисах, только распространенная на все человечество.

Эта трапеза равных, как я надеюсь показать, лежала в основе всех древних законодательств. И в ней корень закона Христова. В каком-то смысле Иисус всего лишь воспроизвел законы, изобретенные до него. Однако он, а после него его апостолы и прежде всего апостол Павел сделали эту трапезу общей для всех людей: в этом слава Иисуса и его новшество.

Сначала я докажу мое первое утверждение, а именно что общие трапезы были и духовным, и земным основанием всех древних законодательств Запада. Затем я докажу второе утверждение, а именно сходство установления Иисуса с установлениями его предшественников.

Этот визионерский текст, входящий в написанную для «Новой энциклопедии» длинную статью «Равенство», — вовсе не просто ученый вклад в историю религий и происхождения христианства; на мой взгляд, текст этот совершенно точно указывает на момент, когда тема банкета прочно занимает место в образном фонде эпохи и вписывается в самую сердцевину той идеологии, которая была названа романтическим социализмом и о распространенности и притягательности которой для современников мы все еще знаем очень мало (эпитет «романтический» кажется мне гораздо более уместным, чем «утопический»). У этого текста, как и у многих других сочинений Леру, двусмысленный статус: мы склонны исходить из поздней даты, когда он в дополненном виде был напечатан отдельным изданием, и видеть в нем теоретическую основу для деятельности социал-демократов 1848 года. Нет сомнений, что он сохранял свою актуальность и в это время, однако написан был на десять лет раньше. И опубликовав его в одном из выпусков четвертого тома «Новой энциклопедии», по всей вероятности в начале 1839 года, Леру сделал важнейший политический шаг⁴⁷².