Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818—1848)

Специалисты по Мишле знают эти несколько поразительных строк, к которым в свое время привлек внимание Поль Вьялланекс⁴⁶⁷. Несмотря на эллиптический характер, отсутствие развернутых конструкций и аргументов, — что, впрочем, ничуть не удивительно, поскольку речь идет о заметках, сделанных слушателем «малых лекций» Мишле в Нормальной школе весной 1830 года, — в этом фрагменте легко опознать любимые темы великого историка и, главное, набросок «Банкета», написанного в 1854 году и оставшегося незаконченным. Но я не собираюсь здесь сравнивать этот параграф с тем, что Мишле сочинил четверть века спустя; меня больше интересует, как и почему, под чьим влиянием родились у него эти предвидения и что они нам говорят о восприятии людьми его времени идеи банкета.

По всей вероятности, не случайно — хотя доказать это невозможно — заметки эти Мишле набросал весной 1830 года, примерно тогда же, когда состоялся банкет в «Бургундском винограднике». Тем не менее он вовсе не занимается комментированием злободневной политической ситуации; он отвлекся от курса лекций о варварах и написал нечто с неопределенным статусом: «мысль очень высокая и очень глубокая», «мысль нечеткая, но верная». Попытаемся истолковать эти слова: мысль очень высокая — понятно почему: потому что касается божественного; очень глубокая — быть может, потому, что по видимости речь идет о вещах прозаических, и только сходство в указанном отношении всех народов заставляет искать «в этом» ключ к тайне. «Нечеткая, но верная»: нечеткая, потому что идея нигде и никем не сформулирована эксплицитно и, возможно, даже не осознана. И все же она настоящая: она рождает ощутимые общественные следствия, поскольку лежит в основе реальных церемоний и выражает их смысл.

Разумеется, нам хотелось бы знать более точно, что именно хотел сказать этой записью юный историк, но, с другой стороны, нужно заметить, что фрагментарый характер этого размышления, возможно, совсем не случаен. Мишле, по всей вероятности, дошел до границы того, что возможно было помыслить в ту эпоху: тогда еще не существовало ни религиозной антропологии, ни науки об обрядах и их значении, в частности из‐за отсутствия полных и точных описаний обрядов, распространенных в Античности или связанных с другими религиями и цивилизациями⁴⁶⁸. В эпоху Реставрации людей, воспитанных на философии Просвещения, очень мало интересовали детали древних суеверий; статья «Культ» в «Энциклопедии» Дидро и д’Аламбера характеризует эпоху патриархов следующим образом:

Этот культ, священный и неподвластный чувствам, недолго просуществовал в чистоте; к нему добавились церемонии, и это предрешило его упадок, ибо, поскольку свет разума не предписывал ничего определенного относительно способа внутренне почитать Бога, каждый народ изобрел себе культ по своему вкусу; отсюда произошел ужасающий беспорядок, равно противный и святости изначального закона, и благополучию общества; различные секты, родившиеся от разнообразия культов, прониклись одна к другой презрением, неприязнью, ненавистью.