Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818–1848)

Вопрос не в том, чтобы понять, правдоподобна ли эта сцена, навеяна ли она реальными фактами и персонажами (хотя я не понимаю, отчего старый солдат Гоглá, выведенный Бальзаком в «Сельском враче» и неизменно поминаемый всеми историками наполеоновской легенды, должен априорно считаться более достоверным, чем старый якобинец, изображенный Жорж Санд); более того, легко можно допустить, что, сочиняя этот пассаж, писательница вспоминала не о чем ином, как о споре между Кавеньяком и Барро. Важно другое: роман помогает лучше понять внутренний смысл жеста. Даже если скандал вспыхивает без свидетелей, не на публике, разбить стакан — акт, символически ничуть не менее значительный, чем подписание договора кровью. Но значение его совершенно противоположное: разбитый стакан не скрепляет братство, а объявляет о вражде, даже об открытой войне, ведь разбивают именно тот сосуд, который прежде поднимали, чтобы выпить за здоровье и процветание всех остальных гостей. Разбивание стакана — жест, означающий недоверие, обиду, чрезвычайно серьезное оскорбление. Угроза, которой Одилон Барро ответил Кавеньяку, объясняется именно этим в гораздо большей мере, чем политическими страстями: найдется немало людей, которые заставят вас в этом раскаяться, все решится поединком, дуэлью, потому что к политическим разногласиям прибавится в данном случае попытка нанести личное оскорбление. Разбить стакан и отказаться пить вместе с сотрапезниками — значит не просто выразить несогласие с их политическими убеждениями и придать этому несогласию необратимый характер (разбитый стакан ведь не склеишь!), но публично объявить, что их общество вам не подходит, а это уже вопрос чести. Кавеньяк, напомню, говорил, что пить за монархию — это низость.

Разбить бюсты

Какой еще политический скандал мог произойти на банкете? Чтобы нас не обвинили в беспочвенных гипотезах, а проще говоря, в выдумках, нам придется обратиться к нескольким эпизодам, о которых известно довольно мало, а два вообще изложены в одном-единственном источнике, а также расширить хронологические рамки до весны 1831 года.

В начале мая 1830 года либеральные газеты опубликовали возмущенное письмо, которое один депутат из двухсот двадцати одного, граф де Прессак, прислал в ультрароялистский листок соседнего города, «Тулузский мемориал»[371]. Дело в том, что 1 мая эта газета напечатала письмо одного своего подписчика из Монтобана с рассказом о банкете, устроенном в честь этого депутата несколькими днями раньше, а парижская «Французская газета» не отказала себе в удовольствии воспроизвести основную суть этого рассказа. Если верить монтобанскому подписчику, банкет кончился следующим образом:

Толпа гостей сопроводила героя праздника в салон Пюлиньё. Тут оргия разыгралась во всей красе; тут участники банкета отбросили всякое стеснение. Г-н де Прессак и несколько других ораторов в одних рубашках взобрались на столы; начались исповедания веры, протесты, увещевания, беспорядок и ужасные вопли; были разбиты стулья и зеркала, и наконец в этом чудовищном хаосе на пол свалился и разбился на мелкие кусочки один из бюстов… то был бюст короля.

Депутат решительно отрицал все эти инсинуации. В самом деле, большая часть сообщенных в статье пикантных подробностей, скорее всего, основывается исключительно на слухах; вдобавок мы уже видели, что редакторы «Тулузского мемориала» имели весьма специфическое представление о том, что следует называть оргией, а де Прессак вызывал у роялистов особенную ненависть: во-первых, он считался перебежчиком из правого монархического лагеря, во-вторых, на апрельском банкете поднимал бокалы — о ужас! — вместе с бывшими «федератами 1815 года» и, наконец, был протестантом. Но ситуация осложняется тем, что бюст короля после этого банкета в самом деле разбили, хотя скорее всего и не в присутствии депутата. В конце недели очень либеральная «Коммерческая газета» признала этот факт, впрочем обвинив в скандальном жесте нескольких подвыпивших молодых людей: