Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818–1848)

Что сказал Ламартин на первом маконском банкете?[449] Он очень гордился этой своей речью — гораздо больше, чем впоследствии речью на банкете в честь выхода «Жирондистов», которой помешала гроза и которая казалась ему недостаточно отделанной. Разумеется, все великие формулы в этой второй речи присутствовали, а план ее был тщательно продуман, как и всегда у Ламартина[450]. Но для того чтобы предоставить газетам официальную версию, речь эту явно пришлось сильно почистить и сделать менее резкой. Зато четырьмя годами раньше все было безупречно: аудитория полностью подчинилась голосу оратора, никому не пришла на ум неуместная идея затянуть прямо во время банкета «Марсельезу» или «Походную песню» (потому что герой дня специально это запретил), и в течение двух часов Ламартин мог беспрепятственно развивать «свои мысли о единстве народа и о демократии». Он изложил те принципы, вокруг которых все присутствующие и все население страны могли бы объединиться: равенство прав между классами граждан; свобода, регламентированная Конституцией, которая отвечает воле нации и может быть изменена в соответствии с этой волей; братство и гармония в отношениях между нациями, иначе говоря, европейский мир, который он, Ламартин, защищал три года назад, вопреки всеобщему мнению («Да, я дерзнул вам противоречить…»). Он еще не утверждал, что эти принципы несовместимы с конституционной монархией, и отказывался произносить роковое слово «революция»; он отказывался также от мысли бунтовать народ, как в то время, рискуя вызвать «разгул страстей», поступал в Ирландии О’Коннел. Ламартин делал ставку на силу общественного духа и говорил, что верит в нее. Четыре года спустя основные идеи не изменились и убежденность оратора в том, что он выражает глубинную волю народа, осталась прежней, но теперь содержание речи гораздо больше походило на настоящую программу внутренней и внешней политики: всеобщее избирательное право, выплата жалованья членам парламента, гарантия свободы печати, ограничение прав монарха, отделение Церкви от государства… Историческая перспектива стала более широкой, тон — более пылким, и ни слово «республика», пусть пока это всего лишь республика умов, ни слово «революция» больше не находятся под запретом. Известно, что Ламартин предсказывал «революцию презрения», которая произойдет в том случае, если развращенный режим не изменит своей политики; менее известно, что он оправдывал своим моральным авторитетом все грядущие волнения, в частности кампанию реформистских банкетов, готовившуюся в это время; собравшихся и, главное, всю нацию он призывал: «Воля! Проявите волю! В свободных государствах революции могут совершаться в рамках Конституции!»