Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818–1848)

Утверждение это, конечно, нуждается в уточнениях. Повторим еще раз, эта кампания не идет ни в какое сравнение с тем, что происходило в те же годы, в разгар чартистского движения, в Великобритании; точно так же как двести пятьдесят тысяч подписей под петициями за избирательную реформу, которыми гордилась редакция «Национальной», были сущей малостью сравнительно с теми подписями, которые поставили британцы под Народной хартией, впервые поданной двумя годами раньше в палату общин (около 1 250 000, притом что по численности населения Великобритания уступала Франции). Однако в двух странах были разные традиции, британцам практически никогда не отказывали в праве собираться на митинги, вдобавок Англия была страной более густонаселенной и с большим количеством городов. Во Франции же двадцать тысяч участников банкетов выглядели очень внушительно, и этим объясняется тревога, которая отчетливо ощущается в докладах префектов и стражей порядка, не ожидавших ничего подобного… Тем не менее одна особенность роднила французские банкеты с тем, что происходило в Англии: ни на одном банкете не произошло ни одного серьезного инцидента, нигде не было зафиксировано столкновений между силами порядками и сотрапезниками. Между тем особенность эту не подчеркивал никто, даже тот, кто имел больше всего оснований ею гордиться, а именно министр внутренних дел Шарль де Ремюза (в своих «Мемуарах» он не столько хвастает тем, что cовладал с провинциальным брожением, сколько старается преуменьшить его размах). Если знать, сколько человеческих жизней унесли действия преемника Ремюза следующим летом (десятки жертв в Тулузе и Клермоне), если вспомнить, что за несколько недель до назначения Ремюза на пост министра внутренних дел в городе Фуа произошло кровавое столкновение, в котором погибла дюжина крестьян, трудно допустить, что мирный исход кампании 1840 года был чистой случайностью. Что послужило его причиной — указания, полученные префектами от Тьера и Ремюза, или форма, которую приняло движение? По всей вероятности, и то и другое.

Хотя во главе этого движения не стояли самые известные политические деятели и о нем практически ничего не говорится в мемуарах современников и в старых историях Июльской монархии (авторы которых в конечном счете интересовались едва ли не исключительно знаменитыми нотаблями), можно получить довольно четкое представление о его особенностях и нововведениях благодаря свидетельствам, оставленным безвестными современниками: местными администраторами или организаторами, а в одном исключительном случае даже простым участником. С него мы и начнем.

Дело в том, что марсельскому банкету 27 сентября 1840 года посвятил колоритный и точный рассказ певец, а позже романист Виктор Желю[495]. Банкет этот состоялся в последнее воскресенье сентября в пригороде, в саду большой генгеты[496] под названием «Морской конек», которая, сколько можно судить, не пользовалась популярностью даже несмотря на пристроенное к ней помещение для игры в мяч. Для этого колоссального банкета требовалось большое пространство: ведь помимо двух тысяч подписчиков, заплативших каждый по два франка, здесь собрались «бесчисленные зеваки: родственники, друзья или политические единоверцы участников, которые устроились на крышах соседних домов, на заборе, окружающем сад, и даже на изгороди из острых кольев, чтобы бесплатно насладиться этим демократическим зрелищем». Подчеркну, что рассказ этот сочинен не по свежим следам, но двумя десятилетиями позже, при самодержавной Империи, которую Желю ненавидел всем сердцем, и после Республики, которая его сильно разочаровала: отсюда комментарии, проникнутые ностальгией по июльскому режиму, и весьма критические замечания по адресу ораторов, выступавших на банкете, особенно местных (Эмбер, один из видных деятелей республиканского движения в Марселе, и «маленький бесноватый корсиканец по имени то ли Казавеккиа, то ли Казабьянка, более резвый, чем карликовые лошадки его родного острова»), но также и одного из приезжих, Эмманюэля Араго. Зато Желю очень высоко оценивает его отца, астронома Франсуа Араго, героя избирательной реформы, который совершал пропагандистское турне по стране и произнес на банкете короткую речь. Сожалея о том, что среди участников было очень мало настоящих марсельцев, Желю, однако, не скупится на похвалы обычным подписчикам, простым людям, пролетариям вроде тех, с которыми он так любил общаться и которым его стихи и песни на провансальском языке были обязаны огромным успехом; он описывает их появление на банкете: «разряженные, как на свадьбе, но серьезные и сдержанные, точно кардиналы во время конклава. Эти люди со столь степенными повадками были в основном необразованные пролетарии, пуритане с выношенными убеждениями, адепты Республики». Очевидец умный и образованный, убежденный демократ, наделенный точной памятью, но пишущий для самого себя, зритель безусловно более чем ангажированный — чего еще желать?

Непритязательность общих столов его вовсе не шокировала.