Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818–1848)

По-деревенски простые, они представляли собой три необработанные доски, прибитые к сосновым чурбакам, стоящим прямо на земле. Ни скатертей, ни салфеток, ни приборов, ни ножей.

Эта обстановка «как в земном раю или у дикарей Океании», судя по всему, никого не смущала:

Впрочем, на войне как на войне. Всякий настоящий санкюлот должен испытывать отвращение к роскоши. А между тем было заметно, что герой праздника и весь республиканский штаб, его окружавший, держались как аристократы от демократии, как люди привилегированные среди равных братьев: они приказали поставить себе стол отдельно от простых смертных, на очень высоком помосте, который возвышался над всеми собравшимися, и восседали там за столом, накрытым с роскошью, достойной истинных сибаритов.

Сходным образом, в то время как могучие желудки плебеев за четверть часа расправились с едой и питьем, «за почетным столом дело шло медленнее и с куда большими церемониями. Правду сказать, и меню у них было не такое лаконичное, как у нас». Тем не менее все прошло хорошо.

Повышенная чувствительность ко всему, что способно выдать социальные отличия в ходе банкета, задуманного как Причастие равных (нетрудно заметить, что язык Желю полон религиозных терминов), касается ли это расположения сотрапезников, роскошного убранства столов или изысканности блюд, представляется мне новой чертой кампании банкетов 1840 года и неопровержимым признаком демократизации, которой подверглась эта практика. Такую демократизацию можно было наблюдать и в ходе многих парижских манифестаций начала лета, причем она имела политические последствия. Сошлюсь здесь на косвенное свидетельство — анализ разногласий внутри радикальной партии, сделанный парижским корреспондентом одной провинциальной газеты; корреспондент этот цитирует интересную статью, появившуюся в середине июня в «Газете народа», радикальном парижском еженедельнике, который играл в тогдашнем республиканском движении ту же роль, какую позже взяла на себя ежедневная газета Ледрю-Роллена и Луи Блана «Реформа»:

Быть может, небольшие упреки можно предъявить к кое-каким деталям, в которых мы, со своей стороны, увидели лишь плод привычки, свойственной нам всем без исключения, примешивать без разбора культ личностей к культу принципов. Отчего, например, замечают пуритане, не усадить господ Араго и Лаффита так же, как и остальных, коль скоро они приглашены, как все остальные, а не вводить их после всех и под музыку? Отчего кто-то принялся кричать во время речей этих господ: «Шляпы долой!», хотя во время других речей этим согражданам позволялось спокойно пребывать с покрытой головой? Отчего несколько тостов и несколько криков «виват» носили сугубо личный характер? Если, как прочие патриоты, эти господа делают что могут, разве не делают они при этом то, что должны?