Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818–1848)

Тот, кто является в мир уже заселенный, не имеет ни малейшего права претендовать на самую малую порцию еды, если его не может прокормить семья, у которой он имеет права этого требовать, и если общество не нуждается в его труде; он поистине лишний на земле. На великом пиру природы стол накрыт не для него. Природа приказывает ему удалиться и не замедлит привести этот приговор в действие, если ему не удастся пробудить жалость сотрапезников. Если они поднимутся и уступят ему место, вскоре явятся другие непрошеные гости требовать той же милости. Лишь только распространится весть, что здесь помогают всем и каждому, зала вскоре заполнится толпой страждущих. От порядка и гармонии праздника не останется и следа, изобилие сменится голодом, и счастье сотрапезников будет разрушено зрелищем нищеты и унижения, представляющимся повсюду в зале, и назойливыми криками тех, кто справедливо гневается, не получив вспомоществования, на которое им подали надежду. Сотрапезники слишком поздно осознáют свою ошибку и раскаются в том, что нарушили строгие наказы великой распорядительницы праздника, которая остерегала их от приглашения к столу незваных гостей; ибо, желая, чтобы сотрапезники ни в чем не нуждались, и зная, что обеспечить бесчисленное множество индивидов невозможно, она из человеколюбия отказалась пускать новых гостей за стол, где все места уже заняты[521].

Как известно, Мальтус не изобрел образ великого пира природы, довольно широко распространенный в XVIII веке. Так, Пьер Ларусс в статье «Банкет» своего «Большого универсального словаря XIX века» цитирует слова Бюффона: «На этом великом пиру природы завтрашнее изобилие равняется вчерашним богатствам». Жаклина Эшт приводит еще два сходных примера: первый взят из сочинения графа Луи-Габриэля дю Бюа-Нансе «Начала политики, или Разыскания об истинных принципах социальной экономии» (1773; сочинено в 1765–1766 годах), второй, чуть более старый (1755), из «Кодекса природы, или Истинного духа ее законов» аббата Морелли, теоретика утопического коммунизма, который вдохновлял Бабёфа, а затем его продолжателей вплоть до середины XIX века[522]. Однако на полтора века раньше Мандевиль в «Басне о пчелах» писал, что «из частных пороков рождаются общественные добродетели»; примерно так же Мальтус вывернул наизнанку традиционный образ и напомнил, что мир не есть стол, за которым хватит еды всем гостям, и действовать нужно в соответствии с этим. Идея была настолько скандальной, что во Франции большинство противников Мальтуса вовсе не сочли необходимым продолжить чтение и посмотреть, какие рецепты он предлагает.

Отчего эта притча казалась такой ужасной? Думаю, что для ответа на этот вопрос нужно учитывать несколько вещей. Во-первых, идея Мальтуса шла наперекор всем общепринятым взглядам на народонаселение, особенно тем, что бытовали во Франции; но скандально выглядела сама формула притчи и, главное, ее теологические и идеологические предпосылки. Проще говоря, этот текст звучал святотатственно.