Читаем Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818–1848) полностью

Перед лицом смерти жирондисты Нодье — прежде всего отдельные личности; они не составляют, вернее сказать, больше не составляют единой партии, если даже допустить, что они когда-то ее составляли, и хотя Верньо, кажется, обладает некоторым превосходством, поскольку именно он начинает и завершает беседу, а в репликах его содержатся важнейшие утверждения, однако он говорит не один и не все с ним соглашаются; не он подводит итог дебатам. Жирондисты различаются возрастом, социальным и географическим происхождением; у них разные характеры и профессии; наконец, у них различные религиозные верования, философские убеждения и даже политические симпатии. Среди них дворяне (маркиз де Силлери, Дюперре) и разночинцы; разумеется, адвокаты (Верньо, Буало, Жансонне), негоцианты (Буайе-Фонфред, Дюпра, Лаказ, Менвьель), литераторы (Бриссо, Карра, Дюко, Фоше), бывшие офицеры (Валазе, Виже), врач (Ле Арди) и два «землепашца»: Дюшатель и Дюперре. Нодье подчеркивает также, что жирондисты родились в разных частях Франции; особенно это очевидно на последних страницах, когда Жансонне во время предсмертного туалета замечает с гордостью, что «депутация Жиронды на своем посту» и что она «верно служила отечеству», Менвьель добавляет, что и депутация департамента Буш-дю-Рон вела себя так же благородно, а Виже в ответ говорит, что «вся Франция весьма достойным образом представлена здесь… головой и кровью», — представлена и парижская коммуна в лице палача… Упомянуто и разнообразие религиозных убеждений (Менвьель радуется тому, что «мы имеем счастье видеть в наших рядах представителей двух Церквей»[716]); вера в Христа, который, впрочем фигурирует в тексте только как «ваш учитель из Галилеи», мирно соседствует с деизмом Бриссо или с «системой материальной палингенезии и многочисленных воскресений благодаря взаимодействию и сочетанию однородных атомов», «темной доктриной», приписанной Карра[717]. Коротко упомянуто последнее Причастие, данное некоторым жирондистам аббатами Эмери и Лотренже, а также самим Фоше; также коротко упомянут и отказ Верньо от самоубийства.

Но автор прекрасно сознает, что множественность позиций в смертный час вышеперечисленным не исчерпывается: он говорит об этом еще в предисловии. Разумеется, Жиронда умирает, оставаясь республиканской, но трое из жирондистов на почти единодушный возглас «Да здравствует Республика!» отвечают: «Да здравствует Король!» Однако это «возвращение к старым доктринам» не ренегатство; прислушаемся к монологу Дюшателя, который солидаризируется с пессимизмом Верньо:

Господь свидетель или станет мне свидетелем очень скоро, что в своем наивном и неколебимом патриотизме я смирился с мыслью о народной монархии, зиждущейся на неотъемлемых правах человечества, лишь оттого, что отчаялся поверить в создание невозможной республики или устыдился республики лживой и лицемерной, которая взрастает на крови чистейших своих жертв.

Опираясь на литературную условность, предполагающую, что герои на пороге смерти получают дар предвидения, Нодье делится с ними своим экстатическим видением и вкладывает в их уста предсказания конституционной монархии: Фоше говорит о «возвращении [Бурбонов] из Вавилонского пленения», а Ле Арди — о том, что «монархия возродится и Бурбоны возвратятся». Таким образом, эта монархия представляется некоторым из жирондистов одним из вариантов будущего — вариантом возможным и желанным; впрочем, еще более желанна военная диктатура, о которой Виже говорит без отвращения, а Менвьель и Дюпра, уроженец Франш-Конте, упоминающий «ужин в Бокере» в обществе молодого лейтенанта-корсиканца по имени Буонапарте, — с восторгом. Все дело в том, что центральный вопрос драмы — вопрос политический, и это тот великий вопрос, который волновал людей в эпоху, наступившую после Революции: что именно положить в основание свободы во Франции, если она вообще возможна в этой стране, жители которой, как говорит Буайе-Фонфред, «колеблются между cлабоумными аристократами, которые мечтают только о прошлом, и неистовыми демагогами, которые живут только разрушением, грабежом и убийствами»?[718]

Перейти на страницу:

Все книги серии Культура повседневности

Unitas, или Краткая история туалета
Unitas, или Краткая история туалета

В книге петербургского литератора и историка Игоря Богданова рассказывается история туалета. Сам предмет уже давно не вызывает в обществе чувства стыда или неловкости, однако исследования этой темы в нашей стране, по существу, еще не было. Между тем история вопроса уходит корнями в глубокую древность, когда первобытный человек предпринимал попытки соорудить что-то вроде унитаза. Автор повествует о том, где и как в разные эпохи и в разных странах устраивались отхожие места, пока, наконец, в Англии не изобрели ватерклозет. С тех пор человек продолжает эксперименты с пространством и материалом, так что некоторые нынешние туалеты являют собою чудеса дизайнерского искусства. Читатель узнает о том, с какими трудностями сталкивались в известных обстоятельствах классики русской литературы, что стало с налаженной туалетной системой в России после 1917 года и какие надписи в туалетах попали в разряд вечных истин. Не забыта, разумеется, и история туалетной бумаги.

Игорь Алексеевич Богданов , Игорь Богданов

Культурология / Образование и наука
Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь
Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

Париж первой половины XIX века был и похож, и не похож на современную столицу Франции. С одной стороны, это был город роскошных магазинов и блестящих витрин, с оживленным движением городского транспорта и даже «пробками» на улицах. С другой стороны, здесь по мостовой лились потоки грязи, а во дворах содержали коров, свиней и домашнюю птицу. Книга историка русско-французских культурных связей Веры Мильчиной – это подробное и увлекательное описание самых разных сторон парижской жизни в позапрошлом столетии. Как складывался день и год жителей Парижа в 1814–1848 годах? Как парижане торговали и как ходили за покупками? как ели в кафе и в ресторанах? как принимали ванну и как играли в карты? как развлекались и, по выражению русского мемуариста, «зевали по улицам»? как читали газеты и на чем ездили по городу? что смотрели в театрах и музеях? где учились и где молились? Ответы на эти и многие другие вопросы содержатся в книге, куда включены пространные фрагменты из записок русских путешественников и очерков французских бытописателей первой половины XIX века.

Вера Аркадьевна Мильчина

Публицистика / Культурология / История / Образование и наука / Документальное
Дым отечества, или Краткая история табакокурения
Дым отечества, или Краткая история табакокурения

Эта книга посвящена истории табака и курения в Петербурге — Ленинграде — Петрограде: от основания города до наших дней. Разумеется, приключения табака в России рассматриваются автором в контексте «общей истории» табака — мы узнаем о том, как европейцы впервые столкнулись с ним, как лечили им кашель и головную боль, как изгоняли из курильщиков дьявола и как табак выращивали вместе с фикусом. Автор воспроизводит историю табакокурения в мельчайших деталях, рассказывая о появлении первых табачных фабрик и о роли сигарет в советских фильмах, о том, как власть боролась с табаком и, напротив, поощряла курильщиков, о том, как в блокадном Ленинграде делали папиросы из опавших листьев и о том, как появилась культура табакерок… Попутно сообщается, почему императрица Екатерина II табак не курила, а нюхала, чем отличается «Ракета» от «Спорта», что такое «розовый табак» и деэротизированная папироса, откуда взялась махорка, чем хороши «нюхари», умеет ли табачник заговаривать зубы, когда в СССР появились сигареты с фильтром, почему Леонид Брежнев стрелял сигареты и даже где можно было найти табак в 1842 году.

Игорь Алексеевич Богданов

История / Образование и наука

Похожие книги