Перед лицом смерти жирондисты Нодье — прежде всего отдельные личности; они не составляют, вернее сказать, больше не составляют единой партии, если даже допустить, что они когда-то ее составляли, и хотя Верньо, кажется, обладает некоторым превосходством, поскольку именно он начинает и завершает беседу, а в репликах его содержатся важнейшие утверждения, однако он говорит не один и не все с ним соглашаются; не он подводит итог дебатам. Жирондисты различаются возрастом, социальным и географическим происхождением; у них разные характеры и профессии; наконец, у них различные религиозные верования, философские убеждения и даже политические симпатии. Среди них дворяне (маркиз де Силлери, Дюперре) и разночинцы; разумеется, адвокаты (Верньо, Буало, Жансонне), негоцианты (Буайе-Фонфред, Дюпра, Лаказ, Менвьель), литераторы (Бриссо, Карра, Дюко, Фоше), бывшие офицеры (Валазе, Виже), врач (Ле Арди) и два «землепашца»: Дюшатель и Дюперре. Нодье подчеркивает также, что жирондисты родились в разных частях Франции; особенно это очевидно на последних страницах, когда Жансонне во время предсмертного туалета замечает с гордостью, что «депутация Жиронды на своем посту» и что она «верно служила отечеству», Менвьель добавляет, что и депутация департамента Буш-дю-Рон вела себя так же благородно, а Виже в ответ говорит, что «вся Франция весьма достойным образом представлена здесь… головой и кровью», — представлена и парижская коммуна в лице палача… Упомянуто и разнообразие религиозных убеждений (Менвьель радуется тому, что «мы имеем счастье видеть в наших рядах представителей двух Церквей»[716]
); вера в Христа, который, впрочем фигурирует в тексте только как «ваш учитель из Галилеи», мирно соседствует с деизмом Бриссо или с «системой материальной палингенезии и многочисленных воскресений благодаря взаимодействию и сочетанию однородных атомов», «темной доктриной», приписанной Карра[717]. Коротко упомянуто последнее Причастие, данное некоторым жирондистам аббатами Эмери и Лотренже, а также самим Фоше; также коротко упомянут и отказ Верньо от самоубийства.Но автор прекрасно сознает, что множественность позиций в смертный час вышеперечисленным не исчерпывается: он говорит об этом еще в предисловии. Разумеется, Жиронда умирает, оставаясь республиканской, но трое из жирондистов на почти единодушный возглас «Да здравствует Республика!» отвечают: «Да здравствует Король!» Однако это «возвращение к старым доктринам» не ренегатство; прислушаемся к монологу Дюшателя, который солидаризируется с пессимизмом Верньо:
Господь свидетель или станет мне свидетелем очень скоро, что в своем наивном и неколебимом патриотизме я смирился с мыслью о народной монархии, зиждущейся на неотъемлемых правах человечества, лишь оттого, что отчаялся поверить в создание невозможной республики или устыдился республики лживой и лицемерной, которая взрастает на крови чистейших своих жертв.
Опираясь на литературную условность, предполагающую, что герои на пороге смерти получают дар предвидения, Нодье делится с ними своим экстатическим видением и вкладывает в их уста предсказания конституционной монархии: Фоше говорит о «возвращении [Бурбонов] из Вавилонского пленения», а Ле Арди — о том, что «монархия возродится и Бурбоны возвратятся». Таким образом, эта монархия представляется некоторым из жирондистов одним из вариантов будущего — вариантом возможным и желанным; впрочем, еще более желанна военная диктатура, о которой Виже говорит без отвращения, а Менвьель и Дюпра, уроженец Франш-Конте, упоминающий «ужин в Бокере» в обществе молодого лейтенанта-корсиканца по имени Буонапарте, — с восторгом. Все дело в том, что центральный вопрос драмы — вопрос политический, и это тот великий вопрос, который волновал людей в эпоху, наступившую после Революции: что именно положить в основание свободы во Франции, если она вообще возможна в этой стране, жители которой, как говорит Буайе-Фонфред, «колеблются между cлабоумными аристократами, которые мечтают только о прошлом, и неистовыми демагогами, которые живут только разрушением, грабежом и убийствами»?[718]