Время Бояна

Насколько я знаю, больше к этой теме поэты не возвращались, отношения их не ухудшились. Кузнецов мог бы ответить своему критику в печати, но — не стал. Почему? Потому что, на мой взгляд, в глубине души он признавал правоту Сорокина. С другой стороны, соперничество между большими поэтами — вещь неизбежная и совершенно естественная, нормальная, потому что «…Ведь я ищу не просто голубую, А самую бессмертную звезду». Каждый настоящий стихотворец обречен на пристрастность — строки его оплачены слишком дорогой ценой. В декабре 2010-го, в Петрозаводске, я стала свидетельницей настоящей «поэтической битвы» между питерцем Владимиром Шемшученко и мурманчанином Николаем Колычевым. До поздней ночи в гостиничном номере звучали стихи, песни, переводы — два поэта, выступая по очереди, доставили нам, слушателям, величайшее духовное наслаждение. Кто из них лучше, кто победил? В этот вечер они оба были на высоте, а их открытое творческое соперничество стало для меня незабываемым литературным впечатлением.

Одним из поводов к появлению статьи «Путь в одиночество» стала антология «Свет двуединый: Евреи и Россия в современной поэзии» с послесловием В. Кожинова. Это издание Валентину Сорокину принесла я. Заодно уж расскажу и о том, как я в первый и в последний раз увидела Кожинова. Дело было в ИМЛИ, рабочая группа обсуждала создание вузовского учебника по литературе второй половины XX века. Кожинов выступал со своими предложениями в раздел поэзии. Его позиция была вполне традиционной: Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина… Эти три имени прозвучали точно, первыми, остальных я не запомнила. Следом выступал Валентин Сорокин: «А как же Василий Фёдоров, Борис Ручьёв, Людмила Татьяничева?..» Вёл заседание Виктор Петелин. Чем дело закончилось, не знаю — вскоре мне надо было уходить. Кожинов запомнился мне человеком спокойным, уверенным, чуть рассудочным — «интеллигентным». «Прозаическая пристальность его очков» — это очень точный образ.

Недавно, готовя для выкладки на интернет-портал «Хронос» сборник литературно-критических статей Валентина Сорокина «Благодарение», я невольно перечитала очерки, посвященные Василию Фёдорову, Борису Ручьёву, Людмиле Татьяничевой, а после и всю книгу (в ней около двадцати персоналий). Я была поражена гармоническим единством, которое открылось мне: рассказывая о сильных сторонах творчества своих героев, автор в то же время нигде не преувеличивает их достоинств. Что удивляет? Все эти поэты поразительны своей независимостью. По технике они несравнимо выше многих нынешних «звёзд», по глубине выражения — выше намного, по форме — разнообразны, а главное, всех их отмечает цельность мировосприятия. Это художники в подлинном смысле этого слова (особенно меня поразил Борис Ручьёв).

Нет, это не плакатная советская поэзия (Безыменский, Межиров). Это не ядовитость диссидентства, не пустозвонное подражание «модам», не больной андеграунд, не надуманный «миф», чтобы казаться загадочным, умнее, чем есть. Это русские люди в лучшем своём выражении. Талантливые, отборные. Самобытные и самодостаточные. Целый пласт первоклассных поэтов, заслонённых, впрочем, более крикливыми и модными «поводырями», которые потом и подвели страну к пропасти.

Но Россия всё ещё держится на остатках самобытности: да, «моднее» быть в конъюнктурном искусстве, это принесёт больше славы, а всё же, как привлекательна самобытность, самостоятельность и самостояние на земле! «Никогда не победят красоту патлатые твари!», т. е. черти. Юрию Кузнецову было доступно это чувство — чувство красоты. Это видно по таким его стихам, как «Раздумье» (1967), «Отсутствие» (1967), «Я любил её чисто и строго» (1967), «Диван» (1969), «Муравей» (1969), «Не сжалится идущий день над нами…» (1969), «Водолей» (1970), «За сияние севера я не отдам…» (1970), «Авось» (1971), «Ночь уходит. Равнина пуста…» (1974), «Распутье» (1977). Он был поэтом: «Эти ласки на грани смешения / Человека, огня воды». Но почему же естественное, как мне кажется, для любого человека чувство красоты, оказывается не доступным биографу Кузнецова?! Это что, порок рождения? Болезнь? Вирус?