Время бросать камни

«Отец Наркис! — писал бурсак в том письме, которое и сейчас хранится Маминым в шкатулке. — Посоветуй пожалуйста моему дядиньке, чтоб он послал мне хотя бы с целковый, выскажи ему мои недостатки и нужды семинарские, объяви, что ни от кого помощи не получаю ни копейки, а самому семинаристу грош стоит большого труда. Докажи ему но своему сознанию, что на бурсе без посторонней помощи жить почти невозможно. Особенно при выпуске, как я, нуждаюсь в копейке, право, описать тебе сил нет. Необходимо купить сапоги, а денег менее копейки, следовательно, я скоро стану ходить босиком. Вот тебе и кончивший курс, жених!.. Ужели дядинька ни сколько не имеет сострадания к бедному бурсаку?..»

К этому следовала такая чисто бурсацкая приписка:

«В субботу 8-го в нашем классе кончаются совсем экзамены, а выпить не из чего, черт возьми!»

Значит, дошел до крайнего Николай Наумов, никогда раньше не падавший духом в любых обстоятельствах, других поддерживавший. Наркис Матвеевич, по себе знавший отчаянное бурсацкое житье, которое у него началось с восьми лет, послал, сам стесненный в деньгах, другу рубль, побывал у дядюшки, священника соседнего прихода, убедил того, что надо выручать племянника.

Спасибо другу, что приехал из Перми попрощаться, не посчитался сделать для этого немалый крюк. Судьба Наумова устроилась с помощью дядюшки счастливой женитьбой. В селе Сосновском, что стоит на Большом Сибирском тракте между Пермью и Осой, для него отыскали богатую невесту — дочь недавно скончавшегося священника. Супруга в приданое принесла сундуки всякого добра, большую избу, корову, живности полный двор и, главное, место в причте. Можно жить!

— А что за село — скажу, — посвящал в свою новую жизнь, улыбаясь, Наумов. — В приходе душ обоего пола более девяти тысяч, да доходов у причта почти нет. Раскольники кругом — скупятся… Правильно, что в Висим едешь, — добавил Николай. — От Демидова будет тебе жалованье не ахти какое, но все же верные деньги. К тому же кормовые, да и дровишки, да и свечи… Сенцо тоже… Не надо по приходу с мешком ходить, свое по горсточкам получать, овес в торбу сыпать да яйца в карман складывать.

Отец Александр вздохнул.

— Не укоренился ты, значит, Наркис Матвеевич, у нас. Да и то сказать, что Егва? Бедность мирская… Село и есть село. А там завод — другие люди, и жизнь, верно, не наша захудалая и тихая. Рядом — Тагил. Владение Демидова. Неизвестно даже, что выше — наша торговая Пермь или заводский Тагил?

Наркис Матвеевич растроганно думал: «Зачем он так про Егву? Что же Егва? Можно ли ее хулить? Везде живут люди… Вот Дмитрий Мельников, Яков Кривощеков, да хоть и сам отец Александр. Разве только о животе своем думают?.. У хороших людей поддерживают дух, слабым — помогают. Не в этом ли и состоит задача человека? Нет худого места, как нет и худых людей. В Висим он едет, чтобы быть поближе к родне. В Горном Щите живут отец и сестра Анны Семеновны. Возле Ирбита — родители Наркиса Матвеевича, братья.

2

Небо было ясное, но откуда-то сверху и издалека прогромыхало, словно с кручи телега сорвалась и пошла по камням, разлетаясь и разламываясь, гремя железными осями и ошинованными колесами.

— Эва! — коротко и озабоченно сказал возница, снимая валяную шляпу и размашисто крестясь.

— Что? — спросил Наркис Матвеевич.

— Июльская идет… Самые они тут огненные. Видел свежее горелое место? На прошлой неделе вот тут же налетела, запалила. Еле утишили… Сколько леса пропало… Туда теперь никому дороги нет, десять лет на этом пожарнике ничего не вырастет…

Каменистая дорога, то красноватая, то желтовато-охряная, на которой оскальзывалась, высекая шипами искры, подкованная лошадь, тянулась с горы на гору. Кажется, что вот поднимешься на гребень и за ним — человеческое жилье. Но нет — опять такой же уросливый спуск, а потом новый подъем. А кругом лес, лес… Вековые сосны, стволы словно из начищенной меди — светятся, бросая на дорогу золотистый отблеск. Густо пахнет смолой. С гребня взглянешь — сплошная щетка сосновых лесов.

Возница и Наркис Матвеевич шагали обочь дороги. Лошадь без понуканий тянула тяжелый воз, на котором поверх пожиток с Николкой на руках сидела Анна Семеновна, сомлевшая от дальней дороги, палящего солнца, лесной духоты.