Время бросать камни

— Мы же с вами в некотором роде земляки, — заговорил добродушно Константин Павлович. — Висимцы… Мальчиком вас помню… О боже, с каким отчаянным чувством я тогда жил. Висим принял, как ссылку. Заслали на самый горный хребет между Европой и Азией. Во все стороны только леса. Спрашивали: где живу? Отвечал — в Шайтанке. Ведь молодым был, хотелось общества, шумной жизни, света, блеска. Думал, что больше шести месяцев такой жизни не выдержу — сбегу или с ума сойду. А привязался… Уезжал из Висима, поверите ли — слезу пустил… А теперь — Салда… Пятнадцать лет… Пролетели, и не заметил.

Говорили в этот вечер о многом. Коснулись и знаменитой уставной грамоты, введенной Колногоровым, о которой так много думал Дмитрий, наблюдая, какие глубокие и тяжелые перемены она принесла в уральскую жизнь.

— Что же, — нравоучительно возразил Константин Павлович, — уставная грамота просто закрепила истинное положение, которое всегда существовало на Урале.

— Я сказал бы так, — не побоялся резкости Дмитрий, — беззаконие введено в закон.

— О, вы храбрый полемист, — усмехнулся горячности Поленов. — Но что такое горнозаводский Урал испокон веков? Это — промышленность, которой всегда подчинялось все окрестное население. Представьте себе, если бы, как толкуют иные, в мастеровые зачислили только занятых в самом заводе? Что получилось бы? Мы потеряли бы многих, кто нам нужен. У нас в Нижней Салде занято семь тысяч, а три тысячи в куренях на углежжении, на дровозаготовках, на гужеперевозках. Кто они — крестьяне или мастеровые? Зачисли мы их в крестьяне и — останавливай завод. А как быть с рудниками? Под землю лезть охотников мало. Сейчас, связанные с нами, могут получить во временное пользование покосы, выгоны. Мы даже на остановку завода летом идем. Понимаем нужду населения. Если же отдать землю им в собственность, завтра же многие уйдут с завода, станут крестьянствовать. Нет, так рисковать нельзя. Есть и еще обстоятельство, — продолжал Поленов. — Идет нормально заводское дело — рабочий обеспечен постоянным заработком, кормит семью; зашатается — нарушатся все условия нормальной жизни, он бросит все и уйдет к земле. Нам надо привить сознание, что завод — это кровное дело всего населения.

— И нищенская жизнь? Рабочий не может содержать семью, посылает на работу жену, детей…

— Это уже другая сторона. Цена рабочего труда диктуется экономическими обстоятельствами. Что же, поднимать цену на железо? Снижать доходность?

— Мне кажется, — не сдавался Дмитрий, — что крепостное право на Урале осталось. Только новые формы приобрело.

— У вас есть положительная программа, как изменить существующее положение? — Поленов с интересом всматривался в Дмитрия.

— Понимание зла — это ведь тоже не мало, — уклонился от прямого ответа Дмитрий. — Ведь есть же возможности хотя бы уменьшить его.

— У молодости глаза всегда более зоркие, у меня они начали слабеть. Добавлю: молодость входит в действительность с идеалами. А реальность есть реальность. У идеала этой реальности нет, — сделал он назидательный вывод. — Вот где основа конфликта между молодостью и практикой.

Разговор между ними продолжался главным образом об одном — о положении рабочих, о тяжких условиях их жизни. Дмитрий, всматриваясь в холеное лицо Поленова, тронутое морщинами, невольно вспоминал Висим и того молодого Поленова, каким он ему, мальчику, запомнился. Случалось, что по вечерам они с отцом приходили в прекраснейший, как из сказки, дом, поражавший мальчика богатым уютом. Молодой хозяин, непохожий на всех, кого знал Митя, в халате с кистями, из-под которого виднелась ослепительной белизны рубашка, с искренним удовольствием встречал гостей. От Поленова и отца он впервые слышал имена тех, кто позже стали его духовными наставниками. Наркис Матвеевич всегда с почтением отзывался о Константине Павловиче, отмечал его христианское отношение к рабочим, приводил в пример заботы о них, напоминал, как он, преодолев препоны, добился даже повышения им поденной платы. Отец и сейчас сохранял к нему прежнее отношение, рассказывал Дмитрию, что среди других служащих Демидова Константин Павлович гуманнее многих, добивается открытия школ, больниц. Но не это, видел Дмитрий, составляет его сущность. Перед ним сидел человек, строго соблюдающий, в первую очередь, интересы владельца завода и свое спокойствие, верящий в незыблемость и правоту существующего порядка. Что ж, кажется, душевного порядка для себя лично он достиг. И на этом остановился.

Константин Павлович рассказывал, каким стал при нем Нижне-Салдинский завод за эти годы, как растет выпуск рельсов, гордился всем, что им, инженерам, удалось достичь. Он гордился делом своих рук, дорожил хозяйским доверием.