Время быть русским

В XX веке народнические взгляды на интеллигенцию были в пух и прах раскритикованы с двух, взаимно враждебных, позиций: марксистами и веховцами. Однако их удары не очень-то достигли цели. Почему? Дело в том, что в новом столетии, особенно после Октябрьской революции, процесс раскрестьянивания и формирования интеллигенции из народных масс принял гигантские масштабы. Отсюда — поразительная устойчивость народнических взглядов вплоть до наших дней. А отдельные компоненты подобных воззрений, такие, как чувство неполноценности интеллигенции по сравнению с простым народом и чувство вины и ответственности перед ним, — десятилетиями утверждались в нашем сознании государственной пропагандой. Но исторически отпущенный этим воззрениям срок — на исходе, как и породившие их процессы. Раскрестьянивание в нашей стране в целом закончено. По мере того, как экстенсивный путь развития интеллигенции будет сокращаться, а консолидация ее усиливаться, неизбежно самооценка интеллигенции будет более объективной, она избавится от комплекса ущербности и крайностей народопоклонства.

Вообще, усиленная пропаганда народнической трактовки интеллигенции в наши дни — имеет глубоко реакционный политический смысл, уводит интеллигенцию от понимания ее проблем. «Тебя душат нищетой, твоих советов не слушают, тебе смеются в глаза, зажимают рот, а ты, не обращая внимания на эти дрязги, самозабвенно творишь на благо народа и не лезешь в политику!» — вот идеал, который власть имущие мечтали бы привить с пеленок каждому интеллигенту.

И ведь получалось!

К СКАЗАННОМУ необходимо добавить еще одно соображение. Между интеллигенцией и народом до революции лежала очень четкая и определенная грань, утратившая сегодня эту четкость.

Во-первых, вся интеллигенция была крохотным социальным образованием в структуре населения. Среди всех работающих доля лиц умственного труда была, согласно переписи начала века, ничтожна — всего 2,7 %. Половина этого количества приходилась на чиновничество, так что люди просвещения, науки и культуры должны были очень остро чувствовать свою отделенность от всех остальных.

Во-вторых, хотя большая часть интеллигенции Первого порядка отнюдь не роскошествовала, жила скромно, но по сравнению с окружающей народной нищетой образ жизни интеллигенции выделялся и подчеркивал ее особый статус. Заработная плата хорошего специалиста перед революцией в 20 раз превышала низший оклад рабочего, и эта разница сказывалась не только в быту, но и в сознании.

Наконец, в-третьих, сама редкая у нас образованность на фоне массового глубочайшего невежества объективно отчуждала интеллигента от масс, даже если еще вчера его детство протекало среди «простых людей». Эту особенность сознания, порождающую мучительное непонимание между образованными детьми и необразованными родителями, весьма многие могли бы удостоверить в нашем веке. А Сумароков писал еще в 1760-е: «Итак, хотя разум и равен у людей, но уже и качества просвещения делают различия между ними».

Четкая отграниченность интеллигенции от народа заставляла ее обращать внимание на вопиющее общественное неравенство, на тяжкую жизнь низов. Все это воздействовало на совестливую душу интеллигента. Интеллигентское народолюбие во многом питалось именно этим неравенством.

В силу этих обстоятельств становится понятным, почему, например, философ Г.П. Федотов писал после революции о пропасти между народом и интеллигенцией, которую последняя безуспешно пытается завалить своими трупами. И пропасть была; и отчаянные попытки преодолеть ее — тоже были. (Недаром я упоминал о заговорах кадетских верхов, проваленных кадетскими низами.) И трупов — было больше, чем достаточно.

* * *

НО ПРОПАСТЬ была и с другой стороны — между интеллигенцией и правительством. С того момента, как Екатерина Вторая дала в 1760-е гг. понять представителям дворянско-интеллигентской фронды, что намерена жить и править своим умом, без «слишком умных» советчиков, эта позиция стала для правящих кругов России традиционной. Публицисты начала ХХ века охотно использовали образ: «между молотом и наковальней», имея в виду интеллигенцию, сдавленную между тяжестью самодержавного гнета и грозой народного гнева.

Вместе с тем, опять-таки с екатерининских времен, интеллигенция имела общественный вес и влияние, с которыми нельзя было не считаться. И правительство, порой таясь, негласно, использовало многие идеи интеллигенции. Так, самодержавнейший Николай Первый проводил в жизнь некоторые важные мысли декабристов, почерпнутые в материалах допросов. Показательно: декабрист историк А. Корнилович, сидя в заточении, должен был готовить для царя соображения по внешней политике. В годы подготовки и проведения крестьянской реформы заметное влияние на ход дел оказывали прогрессивные статьи и речи лидера либералов К.Д. Кавелина; даже удаленный Александром Вторым от двора, он продолжал воздействовать словом и на царя, и на общество.