Время быть русским

Зато европейские евреи (ашкенази) были, оказывается, — «несомненно, потомками хазар и славян» (326), «основная масса ашкеназим имеет не семитское, а степное и кавказское происхождение» (280), а русские и хазары — братья (276). В связи с этой логикой утверждается, что «российские евреи — ашкеназим — коренные жители этой страны» (330) и что «евреи России на протяжении десяти веков участвовали в создании Русского государства и являются его исконными жителями» (315). Больше того: «По былинам известен справедливый, мудрый царь Гидон или Гвидон, то есть иудео-хазарский Иуда, мудрый суверен славян до прихода агрессии варягов-русов» (293). Вот оно как…

Вполне понятно, в таком контексте, что в книге мы встречаем не только попытки выдать искаженный немецкий язык (идиш), на котором говорят ашкенази, за язык славяно-тюрко-немецкого происхождения, но и утверждение, что славянская («прежде всего русская») письменность была изобретена евреями Крыма (243), что «Киев, прежде чем стать «матерью городов русских», долгое время был еврейским городом» (186), что вся русская культура по сути — русско-еврейская (289), и, наконец, что «русский мир» наследовал другой, иудео-тюркский «хазарский мир» (137).

Разумеется, автор мимоходом напоминает, что «Октябрьская революция 1917 г. была осознанным выбором России, ибо она разрушила «тюрьму народов», из которой просто не было выхода» (309) и что «дело шестидесятников, дело советских диссидентов по просвещению Евразии и ее демократизации еще далеко не закончено» (289). Надо, стало быть, закончить.

МИФОТВОРЕЦ Альтшулер строит свою книгу как оппозицию исследованиям Гумилева по хазарскому вопросу, полагая, что в его лице «русский национализм… заново сформулировал свою старую доктрину славянофильства, — а это дорого может обойтись самим русским, их соседям и всему миру». Именно поэтому, якобы, «ныне особенно важно вскрыть иудейскую праисторию русского государства, а также тюркские и кавказские истоки европейского еврейства — ашкеназим; это обстоятельство переворачивает вверх дном всю расистскую и фашистскую аргументацию» (19). Выражая надежду, что его книга «внесет скромный вклад в обновление и демократизацию общества, в достижение взаимопонимания между народами», автор, проживающий в Саарбрюкене, намерен противостоять исследованиям, на которых «лежит коричневый налет», чтобы раскрыть «последнюю тайну Советов», разрушить «последнее табу русских» (20).

Сверхзадача, как видим, носит чисто идейно-политический характер.

Автор утверждает: «Смысл моей работы я вижу прежде всего в ответе на вопрос: что стало с Хазарским каганатом после его бессмысленного разгрома Святославом в 965 году?» Однако именно на этот вопрос убедительного ответа он не дает, что легко подтверждается текстом книги. Преследуя на деле чисто идеологическую, пропагандистскую задачу, автор так увлекся ею, что не заметил собственного сокрушительного противоречия. Назвав вначале разгром 965 года «бессмысленным», он обнаруживает в нем затем величайший смысл: «Набег варяжской дружины, практически разрушивший целую цивилизацию Степи на следующие восемь (?!) столетий, был хорошо продуманным актом устранения конкурента с его удивительной машиной экономического процветания — биржей в Итиле. Разгром Итиля и остатков Хазарского каганата был успешной попыткой устранения удачливого конкурента. После разгрома Итиля наступил звездный час второй большой биржи в Степи — Киева. То, что непосвященными воспринималось как иррациональный акт, оказалось прекрасно продуманной стратегической операцией, на столетия определившей лицо Великой Степи» (222–223).

Предположим, что это действительно так. Но в этом случае, поскольку Киев, по Альтшулеру, был не столько славянским или варяжским, сколько еврейским городом (автор не раз говорит даже о «Киевском каганате»), и «Киевской биржей» заправляли, разумеется, евреи, то получается, что разгром Хазарии — есть не более, чем эпизод торгово-финансовой войны одного клана еврейских предпринимателей — с другим. (Как, очевидно, и позднейший разгром Корсуни — «Корсунской биржи» — Владимиром Святым.) Причем эпизод, в котором княгиня Ольга, «державшая» еврейский Киев (а вернее сказать, «держимая» ставленница еврейского Киева), и князь-воитель Святослав — не более чем послушные инструменты в руках более дальновидного клана, сделавшего ставку не на убогих хазар, а на могучих варягов.

Подобные абсурдные моменты разбросаны по всей книге. Но в мою задачу не входит полемика по всему комплексу русско-хазарской проблематики. Мне важно другое: продемонстрировать ту интерпретацию Хазарского каганата, которая выношена в душе еврея, глубоко сознающего как метафизику русско-еврейских отношений, так и свою миссию идеолога. И — показать несостоятельность этой интерпретации.

2.1. ХАЗАРСКАЯ АЛЬТЕРНАТИВА