Время дикой орхидеи

Были времена, когда она избегала своего отражения в зеркале, боясь встречного взгляда. И были другие времена, когда она подолгу рассматривала свое лицо во всех ракурсах, во всех мельчайших подробностях. Свою кожу, которая даже в Англии никогда не становилась светлее, всегда сохраняя золотистый оттенок, но и под тропическим солнцем никогда не темнела до коричневого оттенка. Это лицо, которое теперь, в ее тридцать девять лет, было полнее, все больше теряя прочность, а под глазами, этими своеобразными фиалковыми глазами, появились первые линии. Она хотела сравнить его с лицом матери, которое тем сильнее бледнело в ее памяти, чем отчаяннее она пыталась вызвать его перед своим внутренним взором.

Ты дитя тропиков, моя шу-шу. Как и я.

Воспоминания были как вода, утекающая сквозь пальцы. Сухой песок, который осыпается, лишь немногими песчинками прилипая к коже.

Был еще один человек, который знал Георгину сызмала, почти с рождения. Который, может быть, знал правду или хотя бы имел к ней ключик.

В нее снова закрался страх, преследовавший ее все детство. Скрестив руки, она уронила их на колени, припав к ним лицом.

* * *

– Дальше я вас, к сожалению, не смогу отвезти, мэм.

Еще по-юношески мягкое лицо Андики, покрытое на подбородке пушком, выражало сожаление, когда он помогал ей выбраться из паланкина.

– Там впереди дорожка слишком узкая и вся в лужах. Придется мне остаться здесь.

– Ничего. Я и пешком пройду.

Он беспокойно почесал грудь под рубашкой и наморщил лоб:

– Не пойти ли мне с вами, мэм?

– Нет, не надо.

Стайка детей, собравшихся на тропе и, перешептываясь, разглядывающих паланкин, рассыпалась в разные стороны, когда Георгина сделала шаг в их сторону.

В воздухе висела голубоватая дымка, приправляя его своим едким ароматом. Здесь пахло сырой красной землей, жареной рыбой и мясом, сочной зеленью, как пахнут свеженарезанные овощи или мокрые растения, и сладостью спелых плодов.

Шаги Георгины были тяжелы. Она шла мимо огороженных садиков и домов. Она знала эту деревню только со стороны реки, с лодки; больше двадцати лет минуло с тех пор.

Целая вечность.

Во время поездки в паланкине она, опустив голову, смотрела на свои пальцы, сцепленные на коленях как для умоляющей, отчаянной молитвы. И все же ее сердце забилось сильнее, когда ее чувство подсказало ей, что они проезжают по Серангун-роуд как раз мимо Кулит Керанга.

Георгина подошла к ограде одного садика; женщина в красном саронге и голубой кебайе, низко согнувшись, обрабатывала мотыгой кусок голой земли.

– Добрый день. Извините, пожалуйста.

Женщина бросила на нее взгляд через плечо и разогнулась, уставившись на нее с нескрываемой растерянностью.

– Извините. – Георгина заставила себя улыбнуться. – Я ищу Семпаку. Раньше она работала в городе. В Л’Эспуаре, у туанов Финдли и Бигелоу.

Женщина быстро опомнилась от неожиданности, что белая неня в простом муслиновом платье, без шляпы и зонтика, по-малайски спрашивает ее о ком-то из деревенских.

– Идите прямо, мэм, – мотыгой указала она направление. – До развилки. Там свернете налево. До дома с большим манговым деревом.

– Спасибо.

Георгина чувствовала на своей спине взгляд женщины, ее соседок и слышала перешептывание детей, которые следовали за ней на некотором расстоянии; это перешептывание то и дело переходило в тихое хихиканье.

Семпака сидела перед хижиной, качала на коленях малыша, который сосал свои пальцы, и смотрела на горстку детей, играющих в догонялки вокруг дерева манго. Рядом с домом мужчина колол дрова; еще молодая женщина пропалывала овощные грядки.

Георгина подошла к ограде, и Семпака ее увидела. Так, как будто знала о ее прибытии и только и ждала ее.

– Селамат сеяхтера, Семпака.

Лицо Семпаки было в движении как облака, проплывающие по небу; Георгина не знала, как истолковать ее волнение.

– Стой там! – воскликнула она. – Я иду к тебе.

Она поставила ребенка на землю, нежно погладила его по голове и встала.

Они молча оглядывали друг друга через ограду.

Семпака постарела за те пять лет, что прошли после смерти Ах Тонга. Глубокие борозды прочертили ее коричневое лицо, контуры которого расплылись, седые волосы стянуты на затылке в узел, виски совсем белые. Глаза ее враждебно сверкнули, но в них стояло еще что-то другое, что было для Георгины загадкой.

– Чего тебе надо? – спросила Семпака, приняв отчужденную позу: скрестив на груди руки; одного из передних зубов не хватало.

– Мой отец умер в прошлом году.

Подбородок Семпаки приподнялся чуть выше.

– Кто такая Тиях?

Глаза Семпаки сузились:

– Значит, все-таки он тебе сказал. – Ее взгляд скользнул мимо. Георгина глубоко вздохнула. – Идем со мной.

Они шли по тропинке между садами, которая в какой-то момент затерялась в полях и лугах, над которыми простирали тень ветви деревьев; серебряный звон кузнечиков и цикад наполнял сладкий, напоенный травяным настоем воздух.

– Как у тебя дела? – тихо спросила Георгина, больше не в силах выдерживать молчание, но Семпака не ответила ей.