Время для мага. Лучшая фантастика 2020

– Вах, Диана, ты где барана видела, кроме как в котлете, да? Они именно так и выглядят.

В зале нарастало веселье.

– Чьи стихи? – крикнули из-за ближайшего столика. – Евтушенко или Рождественского?

– Вознесенского давай!

– Я буду читать свои стихи, – сказал Панкрат. – Интеллектуально насыщенные и полезные для мозговой деятельности человека и машины. Слушайте и содрогайтесь!

И Панкрат продекламировал:

511 16

5 20 337

712 19

2000047

Зал внимательно выслушал, а потом содрогнулся. От аплодисментов. Кто-то украдкой приложил салфетку к щекам, расчувствовавшись. Кто-то записывал. Впрочем, с не меньшим жаром аплодировали бы и буриданову барану, заявись он на сцену со стихами или, того паче, вокалом.

– Где-то я такое читала, – сказала девушка за соседним столиком. – У Вознесенского, кажется. Очень ритмичная поэзия. Сколько в ней математической гармонии.

Борис грыз ногти и затравленно оглядывался. То ли все остальные сошли с ума, то ли он один остался вменяемым. А Панкрат продолжал представление:

– Теперь – музыка. Я поражу вас музыкальными расчетами. Они так же точны и гармоничны, как поэзия. Освободите рабочее место, человек. – Панкрат шагнул к роялю.

До сих пор сидевший там Монк приподнял свою смешную остроконечную шапочку и уступил роботу место за инструментом. Тот растопырил манипуляторы, ударил по клавишам. Борис зажал уши, но остальные внимали лязгу, который Панкрат извлекал из рояля. Не верилось, что подобные звуки порождены струнами. Но затем хаос вместо музыки сменился вальсом. Затем минорной мелодией. Мажорной. Небольшим маршем. Пьесой.

Мелодии сыпались из-под манипуляторов Панкрата. В них не слышалось ничего механистичного, как можно было ожидать от творчества машины. Отнюдь. Приятные на слух, и главная их приятность состояла в неуловимой узнаваемости, похожести на десятки и сотни подобных же мелодий, что изливались на человека из радиоприемника, извлекались из пластинок, проигрывались на магнитофонной ленте. Называя вещи своими именами, их следовало определить как среднестатистические, скроенные по алгоритмам, что тектологи извлекли из изучаемых музыкальных произведений.

– Какой ужас, – пробормотал Борис. – Что я наделал…

Больше всего ему хотелось вскочить с места и во всем признаться. А потом провалиться от стыда сквозь пол. Однако пол выглядел крепким, и провалиться сквозь него вряд ли бы удалось. Поэтому Борис опять промолчал.

Окружающие вновь аплодировали.

– Вам не нравится? – спросила Сетунь. – Но ведь это так математически выверено. Так прогнозируемо, не то что предыдущий исполнитель, в музыке которого я не смогла обнаружить четких алгоритмов.

Тут Борис не выдержал, вскочил со стула и крикнул:

– Посредственность! Коллеги, вы разве не слышите? Он – посредственность!

Сидящие за ближайшими столиками оборачивались, но хлопать не переставали.

– Ты сам попробуй такое сочинить, – посоветовали ему.

– Так чувствительно, очень, очень минорно. – Девушка промокнула салфеткой потекшую тушь, отчего записанные на ней формулы расползлись серыми пятнами.

– Ну, хоть вы скажите свое мнение, товарищ Монк, – крикнул Борис прогрессивному джазмену, но тот, к сожалению, его не расслышал. Он стоял под плакатом с намалеванным интегралом и рассматривал музицирующего робота, почесывая затылок под смешной шапочкой и всем своим видом показывая, что советские ученые – очень странные люди, гораздо страннее, чем он сам.

Панкрат разошелся не на шутку:

– Мне нужна кисть. Я буду рисовать.

– Лови! – крикнули с первых столиков, и Панкрат ловко схватил брошенный карандаш.

– Мне нужен холст, – прогудел робот, шагнул к листу ватмана с намалеванным интегралом и потянул его вниз как раз настолько, чтобы перед ним оказался кусок чистой бумаги. – Что вам нарисовать, частные экстремумы?

Огонек Тесла над его башкой разгорался все ярче, и вместе с этим в столовой становилось сумрачнее – светильники под потолком и на столах угасали. Сцена, где Панкрат продолжал представление, стала самым ярким местом «Под интегралом».

– «Грачи прилетели» Саврасова! – крикнул кто-то.

– Айвазовского давай. «Девятый вал».

– Ой, девочки и мальчики, а пускай он меня нарисует, а? Вам ведь все равно, а мне приятно.

– Пиросмани, вах, только Пиросмани! «Жираф»!

Спор разгорался, а Панкрат держал наготове карандаш, готовясь выполнить любой заказ публики. Борису показалось, будто робот увеличился в размерах, навис над залом, а его массивная тень протягивалась все дальше, расширялась, охватывая сидящих странным клубящимся туманом.

– Он великолепен, – сказала Сетунь. – Его мыслительный аппарат – совершенство. Я горжусь им.

– «Джоконду»! – вдруг раздалось в зале, и все зааплодировали.

– Точно! Правильно! «Мону Лизу» хотим!

– «Купание красного коня», – попробовал кто-то возразить, но его не расслышали. Толпа требовала от Панкрата повторить самый знаменитый портрет, когда-либо созданный человеком.