Время должно остановиться

Себастьян жестикулировал и издавал звуки, чтобы подчеркнуть свое повышенное внимание к теме, хотя по-настоящему его заботил только оратор, а не его речь. Каким же усталым выглядел отец, каким постаревшим! Четыре года трудов на войне – на родине, в Индии, а потом снова в Англии – измотали, истощили его силы. А теперь еще эти два месяца зимнего турне с ежедневным чтением лекций, участием в конференциях, казалось, довершили давно начавшийся процесс. За очень короткий срок Джон Барнак совершил переход от мужественной и полной сил зрелости к началу старости. Но естественно, подумал Себастьян, его отец слишком горд, чтобы признать даже очевидный факт, обладает слишком мощными волей и упрямством, чтобы пойти хотя бы на малейшие уступки своему уставшему и одряхлевшему телу. Аскет аскетизма ради, он будет продолжать бессмысленно загонять сам себя, пока не наступит полнейший коллапс.

– …Законченный недоумок, – говорил тем временем Джон Барнак с презрением и гораздо громче, чем прежде. – И конечно же, не будь он зятем Джима Тули, никому бы и в голову не пришло предложить ему этот пост. Но если у тебя к тому же есть жена – чемпионка мира по откровенному подхалимству, то вполне понятно, почему ты достигаешь таких карьерных успехов.

Он разразился звучным металлическим смехом, а потом пустился в оживленную филиппику против непотизма при назначении на высокие должности.

Себастьян вслушивался, но не в сами слова, а в то, что за ними пыталось скрыться, но все же оставалось предельно ясным. Его отец был полон горечи и озлобления на руководство партии и на правительство, которые за все годы преданной и неустанной работы не вознаградили его ни должностью, ни хотя бы кабинетом в коридорах власти. Гордость не позволяла ему жаловаться: приходилось довольствоваться сардоническими выпадами против глупости и некомпетентности тех, кого предпочли ему. Но не понимал он и другого. В конце концов, если ты не умел сдерживаться и разговаривал со своими коллегами, словно они были недоразвитыми и плохо дисциплинированными детьми, то стоило ли потом удивляться, что при раздаче сладкого тебе не доставалось ни кусочка?

Старый, усталый, озлобленный. Но это было еще не все, отметил Себастьян, пристальнее вглядываясь в хмурое морщинистое лицо и вслушиваясь в голос, постепенно становившийся все более неуместно громким и командирским. Это еще не все. Едва заметно, почти непостижимым образом, но в фигуре отца проглядывала некая деформация – словно он постепенно превращался в горбуна или карлика. «Тот, кто не стремится сделаться лучше, становится хуже». Но нет, это звучало слишком примитивно и огульно. «Тот, кто не растет вверх, начинает расти вниз». Похоже на правду. Подобный человек мог в итоге закончить жизнь не мудрым стариком, а просто состарившимся зародышем. Взрослый человек, если иметь в виду ум и профессиональные качества, но всего лишь эмбрион в смысле духа и даже (какие бы черты стоика и прочие добродетели он в себе ни выработал) характера. В свои шестьдесят пять лет отец по-прежнему стремился оставаться таким же, каким был в пятьдесят пять, в сорок пять, в тридцать пять. Но именно это стремление и делало его сейчас настолько непохожим на себя, настолько другим. Потому что в прошлом он был как раз таким, каким и должен выглядеть занятый важным политическим делом молодой человек или мужчина средних лет. А сейчас он выглядел так, как не должен выглядеть человек преклонных лет, и потому его потуги оставаться тем же превращали его в неприглядную аномалию. Но, разумеется, в эпоху, когда уже был придуман Питер Пэн, а чудовищный ужас задержки человека в развитии возвели чуть ли не в ранг идеала, отец уже мог считаться далеко не исключением из правил. Мир полнился стариками за семьдесят, которые разыгрывали из себя тридцатилетних и чуть ли не подростков, в то время как им давно подошел срок готовиться к смерти, необходимо было отыскать духовную реальность, которую они на протяжении всей жизни прятали под целой горой разнообразного мусора. Конечно, в случае с его отцом мусор был высочайшего качества – личная аскеза, служение обществу, обширные познания, политический идеализм. Но его духовная сущность оказалась тем не менее так же надежно погребена, как если бы он всю жизнь был азартным игроком или, например, удовлетворял чрезмерные сексуальные аппетиты. Вероятно, даже более глубоко. Потому что завзятый картежник или отпетый развратник не воображали свои занятия чем-то достойным уважения и имели шанс раскаяться, встав на праведный путь. А вот хорошо информированный и достойный гражданин был настолько уверен в своей моральной и интеллектуальной правоте, что едва ли когда-либо допускал мысль, что ему следовало бы изменить образ жизни. Спасется скорее мытарь, но не фарисей.