Время должно остановиться

– В этом нет вашей вины, – произнесла Королева-мать великодушно. – Но Дэйзи идиотка, что слушается его. Осталась одна, потеряв и мужа, и единственного ребенка, но ничего не хочет предпринять. Мне просто больно от этого.

Она отодвинула свой стул и поднялась.

– Теперь мы поднимемся наверх, – сказала она. – Доброй ночи, Юстас.

Поскольку видеть его она не могла, Юстас не потрудился встать тоже.

– И вам спокойной ночи, Королева-мать, – ответил он.

– А вы, юноша, начнете исправлять свое бормотание уже завтра. Понятно? Нам пора, Вероника.

XII

Миссис Твейл взяла старуху за руку и повела к двери, которую поспешил распахнуть для них Себастьян. Когда она проходила мимо, ему в нос ударил сладкий запах ее духов – сладкий, но одновременно какой-то животный, как если бы каплю пота кто-то извращенно смешал с ароматом гардении и сандалового дерева. Он закрыл дверь и вернулся на свое место.

– Занятно посидеть с нашей Королевой-матерью, – заметил Юстас, – но почему-то всегда испытываешь облегчение, когда она уходит. Большинству людей трудно выдерживать ее больше пяти минут кряду. Но вот эта маленькая миссис Твейл, это нечто… Какой-то музейный экспонат.

Он прервался, чтобы возмутиться при виде того, какой маленький кусочек морского языка положил себе в тарелку Себастьян. Рецепт из ресторана «Три фазана» в Пуатье. Ему пришлось подкупить шеф-повара, чтобы добыть его. Себастьян послушно взял еще порцию. Дворецкий встал теперь во главе стола.

– Да, просто музейный экспонат, – повторил Юстас. – Будь я лет на двадцать пять помоложе, или будь ты лет на пять постарше… Впрочем, я забыл, что лет тебе уже вполне достаточно, верно?

Он просиял улыбкой, полной многозначительности. Себастьяну пришлось приложить немалые усилия, чтобы улыбнуться в ответ.

– Verb. sap.[43], – продолжал Юстас. – И никогда не откладывай на завтра удовольствие, которым можешь насладиться уже сегодня.

Себастьян промолчал. Его удовольствия, думал он с горечью, сводились лишь к фантазиям. А когда он сталкивался с реальностью, то просто пугался ее. Разве не мог он хотя бы раз посмотреть этой женщине прямо в глаза?

Вытерев остатки соуса со своих крупных обвислых губ, Юстас выпил немного шампанского, которым тут же снова наполнили его бокал.

– Родерер урожая тысяча девятьсот шестнадцатого года, – сказал он. – Мне оно действительно по вкусу.

Разыгрывая из себя знатока и ценителя вин, Себастьян сделал сначала два небольших глотка, а потом влил в себя сразу половину содержимого бокала. На вкус, отметил он, это напоминало яблоко, очищенное железным ножом.

– Чертовски хорошо, – сказал он. Потом, припомнив мысль, посетившую его в классе Сьюзен, добавил: – Это… Это как музыка Скарлатти для клавесина. – Он почти выдавил слова из себя и покраснел, настолько неестественно прозвучала фраза.

Но Юстаса подобное сравнение привело в восторг.

– Я очень рад, – сказал он, – что ты не берешь пример со своего отца. Это равнодушие к утонченным радостям жизни меня просто шокирует. Чистый кальвинизм, и больше ничего. Причем кальвинизм, даже не оправданный религиозной догмой.

Он доел остатки уже второй порции рыбы и, откинувшись на спинку стула, с удовольствием стал разглядывать красиво накрытый стол, мебель эпохи Империи, пейзаж работы Доменикино над каминной полкой, коз в натуральную величину, выточенных Розе да Тиволи под боковые стойки очага, двоих слуг, трудившихся с бесшумной точностью фокусников.

– Нет, Кальвин не для меня, – продолжал он. – Всегда предпочитал католицизм. Отца Веселило за его кадило, отца Болталгио за его литургию. Их обряды так занимательны! Право слово, если бы они еще не примешивали ко всему христианство, я бы уже завтра обратился в католика.

Он склонился вперед и с неожиданной ловкостью и умением выстроил изящный натюрморт из фруктов, остававшихся в серебряной вазе между подсвечниками.

– Величие святости, – сказал он, – почти красота святости. Меня порадовали эти слова в твоем стихотворении. Но только помни, что они применимы далеко не только к церквям. Вот, так-то лучше. – Он уложил на место гроздь парникового винограда и снова откинулся на стуле. – Когда-то у меня служил милый старый дворецкий. Я даже не надеюсь найти ему равноценную замену, – он вздохнул и покачал головой. – Этот человек умел устраивать обеды, сравнимые по торжественной красоте с праздничной мессой в храме Святой Магдалины.

За рыбой последовал цыпленок в сливочном соусе. Юстас немного отвлекся на краткое рассуждение о трюфелях, а потом вернулся к величию святости, что привело его к теме жизни как формы изящного искусства.