Время должно остановиться

Но уже очень скоро ощущение облегчения сменилось у Себастьяна недоумением и тревогой. Когда он остался один в своей комнате, то разделся и почистил зубы, не переставая размышлять, почему его освободили от ответственности. Неужели она в самом деле думала, что виновен ребенок? Видимо, да, уговаривал он сам себя. Вероятно, она так считала. Но какая-то часть сознания упрямо отказывалась принимать столь простое объяснение. Если это правда, то почему она смотрела на него этим своим странным взглядом? Что ее могло настолько забавлять в подобной ситуации? А если она не думала, что кражу совершила малышка, что, черт возьми, заставило ее выдвинуть эту версию? Ответ представлялся очевидным: она видела, как он забирал рисунок, считая, что он не вправе этого делать, а теперь решила выгородить. Но опять-таки, если вспомнить эту ее странную улыбку, с трудом сдерживаемый смех, словно она просто забавлялась, то и такой ответ становился не столь уж очевидным. Ни один из ее поступков не вписывался в рамки простого здравого смысла. А ведь нужно было еще иметь в виду ту несчастную маленькую девочку. Ребенка подвергнут допросу, и, возможно, весьма суровому. Потом под подозрение попадут ее родители, а кончится, конечно же, тем, что миссис Гэмбл настоит на вмешательстве полиции…

Он выключил в комнате весь свет, кроме лампы для чтения на прикроватной тумбочке, и взобрался на необъятную постель. Потом долго лежал с открытыми глазами и в тысячный раз разыгрывал в своем воображении возможные сцены, как если бы он вскользь упомянул о подарке дяди Юстаса при миссис Твейл или Королеве-матери, если бы признался этим вечером миссис Окэм, что уже заказал себе смокинг на деньги, вырученные от продажи рисунка, с улыбкой развеяв подозрения мистера Тендринга, прежде чем они приобрели хоть какие-то твердые основания. Как бы просто все вышло, и насколько достойно сумел бы он выбраться из затруднительного положения! Но реальность оказалась мучительно и унизительно иной, она отличалась от утешительных фантазий, как шлюха в голубом от Мэри Эсдейл. А теперь было слишком поздно рассказывать правду о том, что произошло. Ему нетрудно было вообразить себе, какими комментариями сопроводит его поведение Королева-мать – добродушная и мягкая, как наждачная бумага. Легкую презрительную улыбку миссис Твейл, а потом ее исполненное иронии молчание. И извинения, которые наверняка найдет для него миссис Окэм, но они получатся настолько сентиментально глупыми и невероятными, что бабушка признает ее окончательно свихнувшейся. Нет, теперь раскрыть правду он уже не мог никак. Существовал только один достойный путь – выкупить рисунок у мсье Вейля, а потом «случайно» обнаружить его где-нибудь в доме. Однако портной настоял на предоплате, и десять из двадцати двух полученных им драгоценных бумажек сменили владельца уже через час после того, как он стал их обладателем. Не накинет ли Вейль цену, если предъявить ему квитанцию? Нет, уныло помотал головой Себастьян. Деньги ему придется одолжить. Но у кого? И под каким предлогом?

Внезапно кто-то чуть слышно постучал в дверь.

– Войдите, – отозвался Себастьян.

В комнату проскользнула миссис Окэм.

– Это я, – сказала она и, подойдя к кровати, положила руку ему на плечо. – Боюсь, что уже очень поздно, – продолжала она извиняющимся тоном. – Но бабушка не оставляла меня в покое целую вечность. И все равно я не смогла удержаться от искушения пожелать вам спокойной ночи.

Вежливости ради Себастьян приподнялся в постели на локте. Но она покачала головой и безмолвным нежным движением снова уложила его на подушку.

Наступила долгая тишина, пока она смотрела на него сверху вниз – узнавая маленького Фрэнки и свое разбитое вдребезги счастье, впитывая в себя этот живой дар, это новое воплощение кудрявого посланца небес, обретенного в реальности. Розовое с золотом – детская головка на подушке. И по мере того как она всматривалась в его черты, всепоглощающее чувство любви вздымалось в ней, как приливная волна поднимается из глубин великого океана, от освежающих вод которого она так долго и жестоко была отрезана полосой безнадежной засухи.

– Фрэнки тоже надевал на ночь розовую пижаму, – сказала она голосом, который, вопреки всем усилиям говорить легко, дрожал от кипящих внутри эмоций.

– Правда?

Себастьян подарил ей одну из своих очаровательных улыбок, но на этот раз не сознательно, а совершенно бесцельно, потому лишь, что почувствовал в сердце ответную привязанность к этой нелепой женщине. И внезапно он понял, что как раз сейчас настало время рассказать ей все о пресловутом рисунке.

– Миссис Окэм… – начал он.

Но в то же мгновение, движимая желанием, которое было настолько сильным, что она даже не заметила его попытки что-то ей сказать, миссис Окэм заговорила сама.

– Вы будете очень возражать, – прошептала она, – если я вас поцелую?