Время ереси (СИ)

Ro. Это Слово было для Силгвира знакомым; одно из слов первого Крика, что он выучил. На ощупь оно было колеблющимся, но незыблемым; гибким, но неизменчивым. Босмер непонимающе дернул ушами: он не понимал, что хочет сказать им драконий жрец.

- Ro, - неохотно повторил Рагот. – «Баланс». Глупый тамриэлик. Ro – это и мир, и война, Ro – это всегда то, что смотрит лишь на Сейчас… мы удерживаем Ro. Без драконьих жрецов драконы истребили бы людей. Или наоборот. Теперь Ro сломался, и больше некому исправить его.

- Это… это как Прядильщики, - пробормотал Силгвир. Баланс между Зеленью и народом босмеров был знаком ему с рождения, и с рождения он чувствовал тонкую неосязаемую грань, что не мог понять ни один чужеземец.

Чувствовал ли так же Рагот грань между людьми и драконами?..

- И каждый из жрецов есть аватара своего бога, - продолжил атморец. – Только тот, кто доказал Suleykii против Suleyk каждого из восьми Голосов Бромьунаара, достоин чести стать Голосом Алдуина. Meyz Konahrik.

- А что значит «доказал Suleykii»? – Силгвир завороженно приопустил кончики ушей. – Победил?

- Да, победил каждого из верховных жрецов, - лениво подтвердил Рагот. – На моём веку было два Конарика. С первым мне не довелось сразиться, и я не пожелал бросить ему вызов, а второй… хах. Второй подарил мне одну из самых славных битв, что я видел; вечная хвала ему, и пусть будет его мёд в Совнгарде слаще поцелуя Дибеллы. После его ухода в Дом Шора так и не нашлось достойного воина, что смог бы занять его место.

- А… Исмир? Ты видел настоящего Исмира? – ссутулившийся босмер, не отрываясь, зачарованно смотрел на него.

- Настоящего Исмира? – Рагот усмехнулся. Ладонь его скользнула на рукоять меча, бережно и ласково погладив льдистый металл. Лезвие бесшумно выскользнуло из ножен, блеснуло заплясавшими на клинке искрами волшебного костра. – Я не сосчитал бы жизни, которые оборвал этот меч, Довакиин, и не сосчитал бы жизни, которые он сохранил. Я видел настоящего Исмира: однажды он шёл под знамёнами Пяти Сотен. Я видел Исмира, Голос которого прозвенит у Горы предателей. Я видел Исмира, грудь которого распахнется, и из неё будет бить свет, красный, как сердце бога. Я видел Исмира, вступающего на вечную стражу Арены с двумя хускарлами. О чём ты хочешь услышать? О том, как он сражался и умирал за своих людей, или о том, как сражался и умирал за него я?

Силгвир растерянно вздрогнул, когда его горла почти коснулся – дохнул бессмертным морозом на кожу – острый холод острия. Но холод замер, как замер ледяной статуей Рагот, не позволив лезвию сдвинуться ни на волос.

И меч, что мог бы сразить лучшего воина Скайрима, лёг на ладони своего хозяина даром верности.

- Этот клинок служит тебе, маленький Исмир, - глухо и медленно проговорил атморец, не поднимая взгляда от бесстрастно сверкающей стали. – Моя жизнь принадлежит тебе ko pah-Tiid. Rahgot Sonaaksedov, Zahkrii-Spaan do Hin, lost Tinvaak.

Воздух почему-то коснулся гортани сухой болью.

Силгвир решительно замотал головой.

- Нет. Нет, это… это всё неправильно, - он подался вперед, отчаянно ловя взгляд поднявшего голову Рагота, - и нечестно. Я не Исмир… меня ведь даже нарекли не драконьи жрецы, а Седобородые, которых ты сам убил за предательство и ересь! Откуда ты можешь знать, что Исмир действительно во мне воплотится?

- Идущие избранным тобой Путем всегда идут по обманчивым снегам сомнений, - спокойно произнес Рагот, не шелохнувшись. – Zu’u Sonaaksedov. Zu’u Sonaakseysmir. Морокеи прав. Я был слеп от безумия унижений и упрямства. В том моя вина, и я заплачу за нее собственной кровью, если ты пожелаешь.

Меч извернулся в руках Рагота, лёг остриём к сердцу, замер острой кромкой в сильных ладонях. Силгвир смотрел на рукоять, пустующую для его руки, и не осмеливался поднять взгляд.

- Забери мою жизнь, если не хочешь моей службы, - тихо, но ясно проговорил Рагот. – Если я недостоин служения. Если я… достоин Совнгарда. Никто другой не благословил меня смертью.

Ладонь, слишком маленькая для того, чтобы держать атморский меч, обхватила рукоять, и Силгвир не чувствовал ни холода стали, ни дрожи пальцев, словно не его рука протянулась к чужому клинку. Он чувствовал тяжесть меча – и чувствовал бессмертную ярость, туго бьющуюся в груди, у которой замерло острие лезвия.

Он был вправе забрать вечную жизнь – пусть когда-то десятки умирали с хвалой на губах, чтобы длить её.

Он был вправе покарать за отчаяние – ибо когда-то тот, кто поклялся в вечной верности, сдался и потерпел поражение.

Он был вправе наградить за верность – ибо когда-то тот, кто умирал за него, не решился ступить в священный Зал Славы без благословения на то.

Блеклые глаза драконьего жреца остались прозрачно-пусты, когда пламя магического костра яростно взвилось, отступая от холодного лезвия упавшего на землю клинка. Силгвир испуганно отдернулся прочь, в ужасе прижав уши; что бы ни пробудилось в нём на мгновение, оно было столь же древним, как Апокриф Хермеуса Моры, но, быть может, куда губительней и страшней.

И оно, пробудившись, хладнокровно взвесило предложенную жертву – и отказало.