Время гарпий

— А о чьих душах пойдет речь? — спросил Николай, задумчиво глядя на полоску горизонта, где небо сливалось с морем.

— О тех, кто причинял музе душевную боль, — ответили часы, присаживаясь рядом. — Они уже променяли свою душу, получив за нее все, что хотели. Вернее, люди всегда думают, будто расплачиваются чужой душой, не понимая, что этого им не дано, у них есть только один обол, хотя им кажется, будто весь мир придуман только для них.

— Как нам сейчас? — спросил Николай, блаженно растягиваясь на песке.

— Нет, не так, — захихикали часы. — Мы сейчас сливаемся с миром, чувствуем его совершенство. Нам вполне этого достаточно, пока душа отходит от леденящего холода страха. А потом нас охватывает желание сделать мир еще лучше, оставить в нем частичку себя.

— Звучит банально, — с горечью заметил Николай.

— Зато верно по сути, — откликнулись часики. — А те, о чьих душах сейчас идет речь в твоей квартире, они хотят весь мир заключить в пределах своей власти, сжать время. Мне всегда больно находиться возле них, они пытаются остановить время.

— Зачем им тогда души? — удивился Николай. — Я думал, что они делают все это… ну, когда уже у них совсем нет души.

— Нет, они ее сами заставляют молчать, — возразили часы. — Находят всякие оправдания, объяснения. Это сложный вопрос, хтонический. Человек вообще-то сам отделяет от себя собственную душу. Но Холодцу и гарпиям это не всегда выгодно, они бы предпочли, чтобы люди жили в таком… полу бездушном состоянии. Когда от человека остается одна оболочка без души, он тоже становится абсолютно… непригодным. Делает какие-то поступки, которые выдают его с головой. И гарпии им помочь не могут, они сами… какие-то стихийные, незавершенные. От полностью лишенных души начинают сторониться даже те, кто над своей душой уже проделал необратимые вещи.

— Почему? — почти риторически воскликнул Николай, наблюдая за облаками.

— А ты вспомни те ощущения, когда в квартиру поднимался Холодец со свитой, а мы сидели и ждали, когда они подойдут поближе, — напомнили ему часы. — Это было то еще хамство, верно?

— Это было ужасно, — передернул плечами Николай. — Я, кстати, вспомнил эти ощущения, у меня с момента этого нападения на нашего худрука несколько раз такое накатывало. Потом я читал статью Каллиопы, и этот холод рассеивался. Становилось легче.

— Правда, что когда ее читаешь, слышишь канонаду, будто ты в окружении, а кто-то к тебе прорывается с боями? — с восторгом спросили часы.

— Правда, — согласно кивнул Николай. — Но это ощущение, когда душа леденеет…

— А сейчас здесь будет самый красивый закат! — невпопад сообщили часы. — Поэтому мы сейчас мы передислоцируемся по линии фронта во-он к тому чудесному местечку.

Николай обернулся в сторону, куда показывали часы, и увидел голых по пояс чернокожих людей в белых шароварах, накрывавших стол под белоснежным пологом, колыхавшимся под теплым бризом.

— Мне даже удивляться не стоит, это всего лишь сон! — в растерянности сказал он.

— А мог бы и удивиться хотя бы для приличия, — обиделись часы, поправляя шляпку. — Восемь чернокожих рабов-нубийцев доставили изысканные яства со стола султана Бахрейна, но мы не удивляемся! А что тут такого? Подумаешь, какой пустячок! А вот когда Сашку Игнатенко в кутузку садят, а он в телике признается, будто худрука заказал бомжу из Подмосковья за три тысячи рублей, тут мы удивляемся из последних сил! Это я, собственно, к извечному вопросу о хамстве.

Ответить Николай не успел, потому что на дразнящие запахи, источаемые барашком на вертеле с горными травами, шашлыками, восточными сладостями и какими-то диковинными блюдами с маринованными морепродуктами — уже мчалась с радостными визгами мокрая Геля. За собой она волочила плед, окончательно превратившийся в скатавшуюся тряпку.

— Между прочим, я этот плед в Лондоне покупал, — с укоризной в голосе заметил Николай.

— Между прочим, ты его на британских авиалиниях спер, — ответили ему часы. — Тебе для ребенка пледа жалко? Давайте, я вас к ужину переодену, чтобы вы из-за этого комка грязной шерсти не поссорились!

На ошеломленной Геле оказались шелковые шальвары, вышитые серебряной нитью войлочные полусапожки, прозрачное сари и килограмма полтора золотых украшений с цветными бриллиантами. Головку украсила остроугольная шапочка, усыпанная жемчугом, на острие которой красовалось пушистое страусовое перо. Николай оказался в белоснежном костюме султана из фильмов-сказок, на каждом пальце у него оказалось по драгоценному перстню.

— Все перстни волшебные, на что попало желания не трать! — предупредили его часы, устраиваясь за столом, где стояло четыре стула.

— А можно мне этот костюм себе оставить? Мне его Саше показать хочется, — наивно поинтересовалась Геля, явно не догадываясь, что прилагавшиеся к костюму бриллианты были вовсе не стразами Сваровски.