Время героев

— Остер, едок, язвителен, — начал перечислять неприятные свойства знакомого Новицкий, — но очень умён. Образован, осведомлён и держится своей точки зрения.

— В чём же она состоит, чем отличается от принятой всеми? Просветите меня, я так давно уже с ним не беседовала.

— Персия, — чётко сформулировал Новицкий основной предмет минувшей беседы. — Господин Грибоедов убеждён, что в ближайшее время нас ожидает новая война с Персией. Гюлистанский договор был удобен для нас. Но — чем больше выгод получает одна сторона, тем униженней ощущает себя другая. И она будет ждать возможности отыграть потерянное назад.

— Вы с ним согласны?

— В принципе — да. В отношениях с соседями всегда нужно считаться с возможностью ссоры. Насколько же велик тот риск сегодня — право же, судить не берусь. Я занят более горцами, Грибоедова влекут к себе дела Тегерана. Другое дело — он убеждён... Или же ему только кажется... — Новицкий было замялся, но тут же оправился и заговорил так же твёрдо: — По нескольким его словам я заключил, что наша политика в Закавказье вполне может спровоцировать персов на активные действия. Если же это так, то причиной будущей войны могут оказаться неудачные распоряжения Алексея Петровича, да и — князя. Может быть, может быть... Может быть, мы слишком торопимся.

Софья Александровна не торопилась с ответом.

— Может быть, — повторила она, словно слабое эхо. — Но я ещё меньше возьмусь судить. Князь вырос здесь, знает местные языки и обычаи. Иногда он смягчает приказы Ермолова и добивается большего. Иногда действует куда как жесточе, чем я могла бы предположить, и тоже умудряется настоять на своём. Кто может сейчас сказать — как отзовётся наше любое действие через месяц, через год, через двадцать пять лет. Дальше я даже боюсь заглядывать. Впрочем, вы сможете расспросить самого князя. Он же ездил недавно на встречу с Аббас-мирзой, туда, на границу, к Араксу.

— К Худоперинскому мосту?

— Вот-вот, именно к мосту с этим неудобным, почти неприличным названием. Вы ничего не знаете, разумеется, вы же тогда томились в плену, в горах. А я не знала, за кого же должна волноваться больше — за Валериана или за вас.

— Разумеется, муж должен занимать первое место в мыслях, — не удержался Новицкий, чтобы не съязвить.

Мадатова оживилась:

— О! Узнаю остроту вашего языка. Стало быть, вы поправились совершенно. Ну, а тогда рассказывайте ваши одиссеи, Сергей Александрович. Я вся в нетерпении.

Сергей чуть передвинулся в кресле, приняв поудобнее позу, и начал повествование...

Дважды, пока он рассказывал, Патимат поменяла свечи.

— Где же похоронили Бетала? — спросила Софья Александровна, когда Новицкий закончил.

— Братья увезли его в родное селение. Местный обычай — человек должен быть похоронен там, где родился.

— И что же — теперь они будут мстить этому А6дул-беку?

— Разумеется, — ответил Новицкий и еле удержался, чтобы не добавить — «я тоже».

— Странный, невероятный, дикарский обычай, — протянула Мадатова. — Наверное, человеку с севера этого не понять, не представить. Я понимаю, что люди сталкиваются, стреляют друг в друга, размахивают кинжалами и сашками, ташками...

Княгиня чуть перебарщивала, изображая отвращение к мужским занятиям, однако Новицкий невозмутимо подыграл ей:

— Мы называем это оружие шашкой. Горское название — «сашеншхуа» — большой нож.

— Спасибо. Но — да не всё ли равно. То есть две группы людей пускают пули, наносят удары, и кто-нибудь непременно должен погибнуть. Почему бы не закончить на этом? Почему бы не разойтись с миром? Вы же дрались на дуэли, Сергей Александрович.

— Вы знаете, княгиня, как ни странно, но в горах поединки почти неизвестны. Горец не романтик, он человек практический. Почему я должен дать врагу случай себя убить? — спросит он и устроит засаду где-нибудь рядом с тропой.

Мадатова откинулась назад, и подоспевшая Патимат помогла ей, подоткнув подушки повыше.

— Вы столько знаете, Сергей Александрович. Вы так хорошо и быстро изучаете обычаи, языки. Скажите — вот вы, человек с европейским образованием, вы понимаете, что такое кровная месть?

Новицкий долго не отвечал. Он смотрел на хозяйку, но вместо тонкого лица, обрамленного замысловатой причёской, видел очертания иной физиономии. Жёсткие, суровые черты Бетала становились перед его глазами. «Что же я могу сказать вам, дорогая моя? — думал он. — Как мне объяснить вам, что значит просыпаться с одной мыслью, проводить с ней день и с нею же засыпать. Не будет покоя, пока живёт тот человек! — так, говорят, крикнул Темир, когда старшего брата засыпали землёй. И я тоже понимаю, что не будет и мне покоя...»

Но ответил уклончиво:

— Да, иногда, кажется, понимаю.

Мадатова присмотрелась к нему внимательней:

— Скажите, я никому не буду передавать — это чувство, как рана?

Новицкий нахмурился.

— Скорей, как зубная боль. Иногда только ноет, там, где-то на границе ощущений и памяти. А порою вдруг просыпается, и тогда можешь хоть выть, хоть кричать — никакой шалфей уже не поможет.

— Лечится только свинцом?

— Нет, — твёрдо ответил Новицкий. — Ещё можно и сталью.