Время героев

Примерно в середине февраля у Новицкого появился ещё учитель. Точнее, учительница. Сестра Шавката, Зейнаб, стала посещать дом русского, как теперь называли это строение в ауле. Она была высока — одного роста с Шавкатом, то есть чуть ниже Новицкого. Двигалась легко и изящно. Маленькие ножки в расшитых серебром чувячках двигались так быстро, что, казалось, совсем не оставляли следов. Штаны-шаровары завязывались у щиколотки, сверху на них опускалась широкая длинная рубаха такого же синего цвета. Поверх нижней одежды Зейнаб надевала бешмет и так бегала по улице в самый свирепый холод. Сергей спросил Шавката — почему девушка не накинет сверху шубу. Тот, усмехнувшись, ответил:

— Позор! Старики носят шубу! Молодая кровь должна греться сама.

Зейнаб приносила Новицкому еду. До неё эту обязанность исполняла пожилая женщина, мать Шавката. Но в середине зимы она простудилась, и её заменила дочь.

Сторож сначала даже не позволял сестре подойти к дому русского. Встречал её далеко от двери, забирал пищу — горшочек с кашей, кислую лепёшку чурека и разворачивал девушку восвояси. Новицкий с удовольствием и с сожалением глядел ей вслед, поражаясь гибкости фигуры, заметной даже по нескладной одежде. Но постепенно, постепенно, постепенно Зейнаб начала проникать в дом, так тихо, так осторожно, что Шавкат однажды даже подскочил и вскрикнул, когда, повернувшись, обнаружил, что сестра сидит у очага, подогнув под себя ноги. В тот раз он замахал руками и выгнал девушку, буквально вытолкал из лачуги. Но на следующий день повторилось почти то же самое. И, наконец, Шавкат, смирившись, сначала позволил сестре самой подавать еду русскому, а потом, оставшись под крышей, слушать разговоры мужчин.

Из-под головного платка, чухты, у Зейнаб спадали вниз больше десятка косичек светло-золотистого цвета. Рыжеватые волосы в сочетании с чёрными глазами были настолько необычны в горном селении, что Новицкому пришла бы в голову грубая мысль — а не обошлось ли здесь без заезжего молодца. Пришла бы и поселилась, не знай он уже, какие строгие нравы держатся в этих аулах. Отец Зейнаб и Шавката был человек суровый, долго ездил у правого стремени бека, но получил несколько лет назад тяжёлую рану и вынужден был теперь оставаться дома. Семья ждала, что Шавкат подрастёт и достойно заменит старого воина. На Зейнаб мало обращали внимания — рыжих не любили в горах, и девушка бегала вольно и весело.

— Не должна была жить, — объяснил Сергею Шавкат. — Но раз уж жива — то пускай прыгает.

Они оба смотрели сквозь полуоткрытый дверной проём, как быстро уходит девушка, словно порхая над землёй, над промоинами и нечистотами.

— Болела? — спросил Новицкий, не отрывая взора от исчезающего видения.

— Убить хотели, — бросил Шавкат и, заметив, как переменился в лице Новицкий, добавил: — У нас говорят: убьёшь дочь, непременно родится сын. Так правильно: от сына дом умножается, от дочери рушится. Она родилась первой. Отец собирался отнести в лес, но мать упросила. Обещала родить меня. Вот я и есть.

Он гордо выпрямился, помолчал и промолвил:

— И она есть. И это хорошо...

К весне Новицкий составил себе план побега, схему, по которой ему следовало, освободившись, уходить, чтобы выйти к своим. Он положил себе больше уклоняться на север, чтобы, даже промахнувшись мимо крепости Грозная, выбраться всё же ввиду станиц Терской линии, где можно было надеяться встретить казацкий разъезд. Он прикинул, что восьми дней ему будет достаточно. Ослабший за зиму, на опухших ногах, он не мог надеяться пройти много быстрее. Значит, на это время ему непременно следует запастись пищей. Но охотиться и ловить рыбу ему было нечем и не с руки. На подножный корм в лесу можно рассчитывать только лишь осенью. Из подобных соображений следовало, что даже от того скудного рациона, что предоставлял ему Джабраил, нужно было запасать впрок какие-то крохи. Новицкий и так постоянно ходил полуголодный, но не смел жаловаться, потому как знал, что всё селение подъедает к весне запасы, и в некоторых домах вся семья делит на пятерых-шестерых то, что достаётся ему одному. Следовало экономить, и необходимо было проводить эту операцию в тайне, чтобы Шавкат ничего не увидел, не заподозрил.

Как это бывает часто, ему помог неприятнейший случай — он заболел. Весенняя гнилая погода подкинула ему кашель такой, что все внутренности готовы были вывернуться через горло и рот. А дым от очага, стелящийся над полом, подползающий к стенам и топчану, растравлял лёгкие всё сильней и сильнее. Теперь он больше лежал, чем сидел или ходил, и есть тоже старался лежа, а там всегда находилось мгновение, чтобы стряхнуть кусочек лепёшки или ложку разваренного зерна в узкую щель между лежбищем и стеной на кусок приготовленной тряпочки.