Время и комната

Карл Йозеф. Да, сударыня. Для шоколада мы встретились с вами слишком поздно. К сожалению.

Эдна Грубер. Ах, я знавала и других. Чем занимаются герои? Громче всех храпят по ночам. (Поворачивается к Максу.) А вы? Моя большая несчастная любовь, да? Мой сладкий предатель, мой падший гений. Скажите мне только, почему вы такое чудовище в пьесе?

Макс. Я хотел бы сыграть человека, которого вы однажды очень оскорбили. Вы та самая Соня, из-за которой он неизлечимо заболел. Она его унизила и в конце концов отвергла. Это-то и испортило его характер.

Эдна Грубер. Он необыкновенно талантлив в любовных делах, правда ведь?

Макс. Да. Во всяком случае, был — до того, как дошел до такого разочарования.

Эдна Грубер. «Каким сильным ты был тогда! Каким гордым и неприступным!»

Макс. Да, есть у нее такая реплика.

Эдна Грубер. И что вы на это скажете?

Макс. Я отвечаю — постойте… Да, кажется, так: «мы оба были еще свободны, дики и нетронуты, а души наши были безрассудны без предела… И это безрассудство никогда не умрет в нас, никогда не будет изничтожено…».

Эдна Грубер. С каким удовольствием я услышу это из твоих уст! Какой восторг я испытаю!

Макс. Да, а потом он еще говорит…

Эдна Грубер. Тсс! Я не хочу этого знать. (Отводит его в сторону; серьезно.) У тебя есть еще одна попытка стать счастливым в любви. Не выйдет — и твое сердце навсегда останется куском льда.

Макс. Разве она говорит так?

Эдна Грубер. Это я говорю тебе так. Тсс! Ни слова. Это приговор. Обжалованию не подлежит. (Отворачивается от него.) Фолькер! Ты меня заманил обратно в театр. Козел согнал косулю с логова. А теперь поглядим, как ты со мной управишься. Пожалуйста! Я к вашим услугам. Чего изволите? Профессорская дочка, серая мышка, тихий состарившийся ребенок, подавленный, сломленный и несчастный… (Перевоплощается в роль и играет.) «Отец, сам-то ты что-нибудь делаешь? Ты не пошевельнул и пальцем, чтобы хоть что-нибудь прояснить в этой невероятной истории. Ты хоронишь себя среди книг, изводишь меня своими жалобами и ждешь, что в один прекрасный день явится небесный посланник и восстановит твою честь…». Или это должно быть немного энергичней? Не подсыпать ли мне еще перцу? «Отец! Сам-то ты что-нибудь делаешь?» (Повторяет тот же текст в повышенном тоне.)

Фолькер. Очень хорошо. Дальше!

Карл Йозеф (в роли Брюкнера). «Я не знаю, в состоянии ли ты войти в мое положение, малютка. Еще вчера генетик профессор Рудольф Брюкнер занимал в списке кандидатов на Нобелевскую премию чуть ли не первое место. Тебе, безусловно, понравилось бы принимать участие в Нобелевском чествовании, венчающем жизнь любого ученого. Еще бы — дочь Нобелевского лауреата! А сегодня этого самого человека можно безнаказанно называть мошенником, фальсификатором, невзирая на заслуги».

Эдна Грубер. «Я верю в тебя, отец. Я твердо знаю — ты не виновен. Я уверена — ты стал жертвой интриги. Я знаю, есть толпы людей, желающих сделать карьеру на твоем падении. Если бы я хоть на минуту засомневалась в этом, я бы не осталась с тобой ни на мгновение. Я была бы в силах выносить день за днем эти страдания и позор».

Карл Йозеф. «Странно же ты убеждаешь в своей преданности, малютка. В конце концов, я твой отец. Предположим, меня изобличили в подлоге, гигантских жаб из клонированных клеток никогда не существовало, протоколы лабораторных исследований все без исключения подделаны… разве от этого я перестал бы быть твоим отцом? Ну представь себе, что мне не оставалось бы ничего другого, как стать перед тобой и сказать: „Ну да, я сделал это, но только не спрашивай больше ни о чем“, — я оставался бы, несмотря ни на что, твоим отцом — да или нет?».

Фолькер. «Да или нет» — это лишнее.

Карл Йозеф. «Нет, нет. Это же само собой разумеется, что я для тебя всегда останусь честным человеком. Ни тени подозрения. Ты моя дочь. Моя плоть и кровь. Ты что, полагаешь, негодяй мог бы так нянчиться с тобой и так любить тебя?»

Эдна Грубер. «Разве негодяи и мошенники не могут питать нежные чувства к своему собственному ребенку?»

Макс (рядом с режиссерским столиком). Чудная. Я люблю ее.

Фолькер. Господин Йозеф, минутку! А не могли бы вы сыграть это чуточку легче, чуть более простодушно: «Ты что, полагаешь, негодяй мог бы так нянчиться с тобой и так любить тебя?». Вы начинаете, Эдна подхватывает. Совсем легонько. Петелька и крючочек.

Эдна Грубер.

Цып-цып-цып, мои цыплятки,
Мои будущие квочки…

Фолькер. Ты тоже, пожалуйста, легонечко. Она не может в этом месте надрываться и показывать тем самым свою слабость.

Эдна Грубер. Но дорогой, ты же знаешь, я всегда обнажаю все мои мыслимые и немыслимые слабости…