Время и пространство как категории текста: теория и опыт исследования (на материале поэзии М.И. Цветаевой и З.Н. Гиппиус)

Собственным именем часто выступает и самое «временное» слово: Время.

Это твоя слуга
С тобой говорит,
Господин мой – Время.

1916

Слово встречается и в составе неразложимых конструкций («Генералам двенадцатого года»):

Такие – в роковые времена
Слагают стансы – и идут на плаху.

Причем здесь наблюдается и некая трансформация фразеологизма роковое время. Седые волосы поэт называет «беззакатного времени грозный мел» («Седые волосы»). Иногда эта лексема нарочито повторяется, например, в «Байрону», при этом куплеты обязательно имеют и другие временные лексемы, образуя оригинальный ряд метафор, иногда перерастающих в катахрезу:

Я думаю об утре

Вашей славы,Об утре ваших дней…И о сердцах, которых – слишком юный –
Вы не имели времени прочесть,
В те времена, когда всходили луны
И гасли в вашу честь.
Небо дурных предвестий:
Ржавь и жесть.
Ждал на обычном месте.
Время: шесть.

В самом конкретном и прямом значении время встречается тоже крайне редко, например, в «Поэме конца» (уже в названии сильная временная маркировка), где уже в первых куплетах идет своего рода имитация стука часов как биение пульса:

– Без четверти.

Исправен!– Смерть не ждет.
Без четверти. Точен?
Голос лгал.
(Преувеличенность жизни
В смертный час) .
Мысленно: милый, милый.
– Час? Седьмой.

Нельзя не заметить одну характерологическую черту использования автором лексем с временной семантикой. Абсолютное большинство таких слов (минута, час, день, год, век) употреблено не в значении конкретно какого-то промежутка времени, а в значении общеотвлеченном-философском. Говоря по-иному, и минута, и час, и день, и год для Цветаевой – это целая вечность, целая человеческая жизнь; уже в 1914 году она заявляет:

Живу, не видя дня,

позабываяЧисло и век.

Или в другом (1916):

Летят они, – написанные наспех,
Горячие от горечи и нег.
Между любовью и любовью распят
Мой миг,

мой час, мой день, мой год, мой век.

В цикле «Ахматовой» читаем:

Часы, года, века. –
Ни нас, Ни наших комнат.
И памятник, накоренясь,
Уже не помнит.

Такое своеобразное «синонимление» временных лексем, повторяющееся и в других стихах, еще раз подтверждает наш тезис о том, что для поэта эти понятия слиты и представляют единое целое. Известный цветаевед Анна Саакянц, не будучи лингвистом, очень тонко уловила данную языковую закономерность и назвала свою работу о Цветаевой именно так: «Твой миг, твой день, твой век» (2002), уже в самом названии книги намек на то, насколько важны временные лексемы для квалификации средств лингвопоэтики Марины Цветаевой.

Следует, пожалуй, поделиться еще одним наблюдением: в стихотворных текстах Марины Цветаевой темпоральные лексемы то дублируют друг друга, то представлены как члены синонимических рядов, то противопоставлены по тончайшим оттенкам смыслов, но налицо многослойность категории времени. Иными словами, если в стихотворении обнаружена временная лексема, то это обязательно подсказка наличия здесь и других «временных слов». Эта характерная черта заметна еще и в самых ранних ее стихах. Например, текст 1913 года:

Уж сколько

их упало в бездну,Разверстую вдали!
Настанет день, когда я исчезну
С поверхности земли…
И будет жизнь с ее насущным хлебом,
С забывчивостью дня,
И будет все: – как будто бы под небом
И не было меня!
Изменчивой, как дети, в каждой мине,
И так недолго злой,
Любивший час, когда дрова в камине
Становятся золой.
И день и ночь, и письменно и устно
За правду да и нет,
За то, что мне так часто – слишком грустно
И только двадцать лет…
За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру…
– Послушайте! – Еще меня любите
За то, что я умру.