Время изоляции, 1951–2000 гг.

И третья тенденция, наиболее, на мой взгляд, перспективная и занятная – это сложные динамические соотношения прозы и поэзии. На путях поиска прозопоэтического синтеза советская литература сильно преуспела в XX столетии, начиная с уже упомянутого Белого, кончая, скажем, Отаром Чиладзе с его музыкальной, почти поэтической прозой, или Олжасом Сулейменовым, или Тимуром Зульфикаровым. Но, конечно, русская литература сделала очень существенный шаг в поиске нового языка, который отчасти проза, а отчасти поэзия. Я даже рискну сказать, что русская поэзия, может быть, была в XX веке лучше и интереснее прозы. Выбор первой десятки русских поэтов в XX веке – это почти нерешаемая задача. Понимаете, допустим, с первой пятёркой мне всё понятно, даже шестёркой. Блок, Маяковский, Ахматова, Цветаева, Пастернак, Мандельштам. Тут уже как бы не свернёшь, это безусловно так. А остальные четверо – тут такая будет битва за эти вакансии! Конечно, Заболоцкий, куда без Заболоцкого. Конечно, Твардовский, куда без Твардовского. Наверно, Слуцкий, может быть, Самойлов. А куда тогда девать Окуджаву и Мориц, которая до нынешнего своего периода, назовём это так, очень много успела написать прекрасных стихов? А Бродский? Что с ним делать? Вот, кстати, первая мысль очень многим придёт о Есенине. Он поэт, конечно, далеко не того ранга, но и Есенина куда-то надо в этой ситуации девать. Высоцкий! Ну что, надо двадцатку уже тогда сразу, потому что четвёрка – с ней очень сложно. А шестёрку уже никто не поколеблет. А Павел Васильев? А какие-нибудь не самые очевидные, но грандиозные новаторы вроде Кирсанова и Мартынова? А Новелла Матвеева, а Галич? Ну нет, ребята, тут надо сразу же тридцать мест, тридцать позиций, и то им будет тесно!

Да, в России была великая поэзия. Прав Набоков, сказавший, что русская проза XX столетия была в достаточной мере всё-таки суконной и довольно традиционной: кроме Ильфа и Петрова, глазу отдохнуть не на чем; во всяком случае, всё не очень интересно. Но поэзия была такая, что весь мир остаётся позади. Здесь мы шагнули вперёд очень резко. Почему это так вышло? Напрашивается одно объяснение – что русская поэзия в XX веке существовала подзапретно, как и вся литература. А поэзия проще запоминается, в ней есть мнемоника. Михаил Гронас, объясняя, почему в русской поэзии возобладала рифма над верлибром, довольно точно заметил, что русскую поэзию надо было запоминать, передавать изустно. В лагере даже Солженицын писал стихи, потому что их можно было запомнить, а прозу нельзя, и никак её не сохранишь. Только Даниил Андреев умудрился частично записать «Розу мира» во «Владимирском централе», и то не сохранил, ему пришлось её целиком написать заново – великий человек сумел этот подвиг осуществить. Но вот русская поэзия, будучи вынужденной передаваться изустно, существовать в авторской и читательской памяти, открыла удивительную закономерность. Она подцензурно сумела существовать. И поэтому передававшиеся на маленьких листочках, передававшиеся на копиях («„Эрика“ берёт четыре копии»), благодаря магнитофонной культуре, благодаря изустной традиции передачи песен – поэтому именно русская авторская песня стала одной из главных форм существования поэзии. Поэзия была формой выживания литературы, и поэтому русская поэзия XX века выше, чем русская проза. Может быть, свою великую прозу нам ещё предстоит написать.