Время красного дракона

После переправы на правый берег реки Придорогин несколько растерялся, ночная темь стерла прежние ориентиры, он не знал, как пройти к дому Меркульевых. В сумерках раздался выстрел, в небо взлетела осветительная ракета. Она описала дугу и упала с шипением в огород, мимо которого проходил начальник НКВД. Все было ясно. Недавно на аэродроме похитили ракетницу. Скорее всего — это дело рук озорника Гераськи Ермошкина. Балуются подростки. Только они могут додуматься: вскрыть картонный патрон, убавить пороховой заряд, чтобы осветительная ракета не взлетала высоко, не сгорала полностью в воздухе, а падала на землю. Так вот они, мальчишки, во всех городах обстреливают вечерние танцплощадки из украденных ракетниц. Падает осветительная ракета в толпу танцующих — и сколько визгу, крику! Но ведь опасно озорство это, ожоги могут получить люди, пожар может возникнуть.

Придорогин совсем заплутался между избами и огородными плетнями. Но встретил двух девочек-хохотушек, обратился к ним за помощью:

— Доченька, как мне пройти к дому Меркульевых?

— А мы проводим вас, дяденька.

— Спасибо, милые. Как вас зовут?

— Груня Ермошкина.

— Вера Телегина.

— А я Придорогин Алексан Николаич, начальник НКВД.

— Вы Фросю заарестуете?

— Нет, я письма ей несу от жениха.

— Я знаю его, — похвасталась Верочка Телегина. — Я ему пельмени приносила в больницу.

В доме Меркульевых светились два горничных окна, на этажерке горела ярко керосиновая десятилинейка. За шторкой проплыла тень. Девочки — Груня Ермошкина и Верочка Телегина хихикнули и ушли в темноту. Придорогин вытащил из кобуры револьвер, стукнул легонько стволом в створку.

— Кто там? — расплющила Фроська нос о стекло окна.

— Открой дверь, Фрося. Это я, Придорогин, начальник НКВД. Фроська прогремела засовом в сенях, открыла дверь, вышла на крыльцо, кутаясь в белую шаль.

— Добрый вечер, Сан Николаич. С чем пожаловали?

— С радостью для тебя.

— Письмо от Аркаши принесли?

— Не одно письмо, а несколько писем. А ты откуда об этом проведала?

— Поколдовала.

— Не морочь мне голову, Фроська. Бери письма, читай, радуйся. Да не обижайся, что вскрыты. У меня служба такая.

— Спасибо, Сан Николаевич. Нет у меня к вам обиды. Спасибо!

— Из твоего спасибо шубу не сошьешь, спасибом чарку не наполнишь.

— К моему спасибо будет и приложение, Сан Николаич.

Летняя ночная темь благоухала цветущей сиренью, медуницей и горькой полынкой. С огорода сквозило мятой и терпким запахом конопли, остывающим угаром бани.

— Баню что ли истопила? — присел на крыльцо Придорогин.

— Вестимо баню.

— Вот бы попариться, Фрось.

— Каменка не остыла, вода в баке есть, попрейте.

— А веник заваренный есть?

— И веник в бадье томится.

— Так я с твоего позволения потешусь?

— Абы не угорели.

— А спину мне кто потрет?

— Спину черт поскоблит.

Придорогин чиркнул спичкой в предбаннике, зажег огарок свечи, разделся. Ни крючка, ни засова у дверей в предбаннике не было. Куда же девать оружие? Пришлось завернуть револьвер в брюки, сунуть сверток в пустое ведро. С этим ведром и пошел Придорогин париться, захватив огарок зажженной свечи. Он зачерпнул ковшом из котла горячую воду, плеснул на каменку. Настоящий любитель и знаток бани не плещет на раскаленные камни горячую воду, от нее пар затхлый. Но Придорогин в этих тонкостях не разбирался. Зашумела каменка, ошпарила, запекла. После второго ковша любитель бани взял березовый веник, залез на полок. Он стонал от радости и ожогов, пронизывающего жара, банного аромата веника и сосновых досок. Придорогин пекся и потел с полчаса, у него потемнело в глазах. Он сполз на мокрый и прохладный пол, теряя сознание. И все же успел увидеть, как из-под плахи полка вылез волосатый чертенок. Может, с угару привиделся. Чертенок намылил вехотку-мочалку, уселся на задницу Придорогина, начал тереть ему спину.

— Как бы он у меня револьвер не стибрил, — подумал Александр Николаевич, хватаясь за ведро, где лежало оружие.

— Не нужен мне твой наган, — ударил чертенок Придорогина мочалкой по щеке.

— Кто тебя знает...

— Меня хозяйка знает, Фрося. Она и повелела мне спину тебе потереть. Чертенок окатил Придорогина холодной водой, шлепнул хлестко по заду:

— Выползай, дурень! А то совсем угореешь. Вьюшку-то не открыл, а в топке головешки чадят.

Придорогин выполз на четвереньках в предбанник, отдышался, оделся. Он добрался до крыльца дома, пошатываясь, не мог ничего понять. Значит, угорел. На крыльце Придорогин посидел минут пятнадцать, оклемался вполне. Фроська почуяла его, выглянула:

— Не можно опосля бани на ветру сидеть. Северяк-сквозник и летом коварен, застуду таит. Заходите, Сан Николаич. Я ить стол накрыла, самогончик со льда из погреба вынесла, грибки, огурчики.

Придорогин сглотнул слюну:

— А квас у тебя, Фрося, есть! Горит в нутре, пить охота.

— И квас у меня есть клюквенный.

— Угорел я, Фрося. Но баня хорошая, блаженство!