Время крови: Дикий север: 1765-1922 гг.

– Кто-то вперёд нас пришёл. – Белоусов указал ружьём на отчётливые следы человеческих ног. – Вон чьи-то, а вот ещё. Первые поаккуратнее будут, осторожному кому-то принадлежат… Давай-ка, барин, теперь ползком.

Кусты, скрывавшие речушку, стали редеть. Иван Селевёрстов готов был заползти на валун, чтобы взглянуть на совсем уже близких уток, как Белоусов остановил его, властно вцепившись в загривок.

– Погодьте, барин.

– Что еще? – недовольным шёпотом откликнулся Иван.

– Погодьте. Слышу что-то неладное. – Казак настороженно вытянул шею. Его лицо приняло какое-то животное выражение, напряглось, ощетинилось. – Где ж это?

– Да что такое? – не мог понять Иван.

Тут до него донеслись звуки, явно не имевшие отношения к утиной охоте.

– Тужится кто-то? – спросил Иван, пытаясь разобрать природу звуков. – Будто плохо кому-то.

– Ага, – кивнул Белоусов и привстал. Пригнувшись, он обежал валун и остановился.

– Ах ты, червь болотный! – закричал он во весь голос и ринулся на кого-то, вскинув, как дубину, ружьё над головой.

Иван, позабыв об утках, поспешил к казаку. То, что явилось его глазам, заставило его сердце сжаться от ужаса и негодования. С обратной стороны валуна, ближе к воде лежала на спине Тунгуска Алёна, на неё навалилась огромная мужская фигура в длинном грязном тулупе с несколькими дырками на спине. Плотно заткнув широкой ладонью рот Алёны, мужик пытался второй рукой забраться внутрь её многослойной меховой одежды. Девушка сопротивлялась изо всех сил, но справиться с великаном ей не удавалось. Белоусов размашисто стукнул насильника ружьём по хребту, и тот грязно выругался. Выпустив Тунгуску, он резко обернулся и на его раскрасневшемся лице сверкнули безумные глаза.

– Ефим! – воскликнул казак.

– Уйди, Лексеич! – зарычал здоровяк. – Уйди, не то удавлю! Оставь!

Иван весь сжался. В памяти возникла сцена, виденная им на пристани Олёкминска. Он вспомнил бешеный блеск в глазах пьяного Ефима, вспомнил могучий бросок топора в Александра Галкина. Ефим был диким существом, свирепым, страшным.

– Уйди, Лексеич, зашибу! – поднялся на ноги Ефим, набычив растрёпанную голову и потрясая заплёванной бородой.

– Стой! – рявкнул незнакомым голосом Белоусов и поднял ружьё.

Ефим разинул рот, показав зиявшие пустоты на месте выбитых когда-то передних зубов, и прыгнул вперёд. Он ринулся прямо на направленные в его грудь стволы. Ивану почудилось на мгновение, что мощная фигура Ефима затмила собой всё вокруг, будто чёрная сила брызнула из неё, как чернила, и в одно мгновение замазала весь окружающий белоснежный пейзаж. Но Белоусову ничего такого не почудилось. Он привык видеть мир таким, какой он есть. Едва свирепый мужик рванулся в его сторону, казак спустил оба крючка. Два выстрела прозвучали почти одновременно. Ефим дёрнулся, вцепился руками в грудь, разрывая свой тулуп.

– Ох, ох…

– Чёрт, – сплюнул Белоусов, глядя на согнувшегося великана.

Ефим присел на корточки, дико растирая грудь, и завыл. Вдруг он напружинился, поджался по-тигриному и вновь прыгнул на Белоусова. Тот, правда, успел предварительно отступить и встретил рассвирепевшего Ефима мощнейшим ударом приклада в голову. Раздался громкий хруст. Могучая фигура нападавшего развернулась, взмахнув сразу обмякшими ручищами, и шумно упала в снег, подмяв затрещавшие ветви кустарника. Свалившись, Ефим захрипел, начал кашлять, потом мелко задёргал руками и громко застонал. В следующую секунду его стон сделался похожим на тонкий свист ветра, Ефим дважды икнул, подавился воздухом и затих.

Тунгуска продолжала лежать на спине, прижав ноги к животу, и смотрела на всё происходившее сквозь щёлочки испуганных глаз. Белоусов поставил ружьё прикладом в снег, легонько постучал им, словно хотел очистить его от грязи и крови, и тяжело вздохнул.

– Не следовало брать его на пароход, – тихо проговорил он. – Я предупреждал Александра Афанасьевича, что Ефим рано или поздно сорвётся с цепи. Это произошло раньше, чем я ожидал. Есть такие собаки, которые никогда не становятся ручными.

– Он ведь уже в Олёкминске с топором на Сашу бросился. Я сам видел. Почему не оставили его на берегу?