Время крови: Дикий север: 1765-1922 гг.

Поправив лыжи, он побежал к убитым. Один из людей лежал возле полозьев, истекая кровью, и судорожно кашлял; пуля пробила ему горло. Раненый не обратил внимания на Эсэ, возможно, он просто не видел его, окутанный предсмертным туманом. Якут сильно ударил раненого прикладом по голове, прекратив его агонию.

Эсэ действовал решительно и быстро. Он поднял из снега всех убитых и уложил их на сани, затем освободил оленей из одной упряжки и прогнал животных прочь, после этого он прицепил первые сани ко вторым и направил их, как поезд, в сторону леса. Там, подальше от накатанного пути, он выпряг оставшихся оленей и в последний раз оглядел мертвецов. Неподвижные, белые, с застывшим изумлением на лице, они уже почти полностью покрылись снегом. Ветер усиливался, снегопад становился тяжелее. Вскоре сани с покойниками превратятся в настоящие сугробы, и никто не увидит их между деревьями. Эсэ покопался в сумке, достал из неё кожаный шнурок и обвязал им ствол тонкого дерева, близ которого стояли сани с жутким грузом. Такие шнурки, нарезанные из медвежьей кожи, он оставлял на месте каждого совершённого им убийства. Он считал это своего рода подношением невидимым духам. Он не пытался умилостивить их, он просто оставлял крошечное свидетельство того, что это было именно его рук дело, своего рода автограф. Невидимым обитателям леса и гор следовало знать, кто воевал в их владениях. Человек должен оставлять что-нибудь после того, как совершал серьёзный поступок. Никто не обязан делать дорогостоящие подношения, но всякий охотник и воин непременно обозначал своё уважение и внимание к духам.

– Это я совершил, – сказал Эсэ, – знайте об этом.

Возвращаясь к своему шалашу, Эсэ остановился возле двух застреленных оленей, распорол одному из них шкуру над позвоночником и вырезал длинный кусок мяса. Пришло время отдыха. Перед очередным нападением надо было набраться сил.

***

Белоусов влетел в зимовье с громким криком:

– Ура большому дому! Здорово, братцы!

– Здравствуй, Борис, – выбежал из двери Галкин.

– Доброго здоровья всем! – Казак поднялся из саней и присел пару раз, разминая ноги. Тунгусы Аким и Осип, муж Алёнки, радостно залопотали на своём языке, приветствуя туземцев, вышедших из чума на звуки прикативших саней.

– Как добрались? – спросил Галкин громко, чтобы перекричать звон бубенцов и храп оленей.

– Пришлось заночевать под снегом, Александр Афанасьевич. Завалили сани на бок и устроили из них шалаш. Гадкая погода выдалась. Тонгам-то всё одно, а я маленько захворал, так что в хоромах ваших сию же минуту устроюсь ноги отогревать.

– А с нашими разве не встретились?

– С кем? Никого не видели.

– Разминулись, что ли? – удивился Галкин. – Две упряжки укатило вчера. Где же вы разошлись? Мы ведь условились ходить по одному маршруту.

– Может, разминулись, не мудрено. Пурга была жуть какая. Они могли к лесу свернуть, чтобы укрыться. Ветер презлющий был, никаких санных следов не осталось, никакого накатанного пути, так что они могли и чуток стороной пройти.

– Оно, конечно, так, но…

Голос Галкина прозвучал озабоченно, лицо нахмурилось.

– Александр Афанасьевич, милый мой, да что такое-то? – Казак постукивал ногой о ногу. – Неужто они дети малые? Не впервой им по снегам ездить. Кто у вас на складе? Дайте мне водки глотнуть.

– Значит, ничего по дороге не приметили?

– Совсем недалеко отсюда двух оленей мёртвых проехали. Думаю, волки загрызли их, но метель, видать, даже их заставила спрятаться, не смогли полакомиться, зубастые черти.

– Два оленя? – нахмурился Александр.

Белоусов шумно протопал по ступеням и скрылся за дверью. Селевёрстов пошёл было за ним, но увидел задумавшегося Александра и приостановился.

– Что тебя беспокоит, Саша?

– Не знаю. Пожалуй, ничего конкретного. Так, какая-то муть в голове плавает, – пожал плечами Галкин. – Ладно, пошли чай ставить, отметим приезд Бориса.

Рабочие наперебой обращались к казаку, расспрашивая о делах на отдалённых станах на Амге.

– Как там теперь? Далеко ли продвинулись?

– До верховий Амги мы пока не добрались, людей маловато, – растолковывал Белоусов с удовольствием, – так что весной и летом придётся, я думаю, новых людей набирать, ежели Александр Афанасьевич надумает во всю мощь развернуться. Что до меня, то вдоль реки я повсюду побывал, где наши стоят. Почти везде мы проложили хорошие санные пути. Дорога, конечно, далека от совершенства, но ездить можно, изрядно накатано. Впрочем, последняя пурга могла всё замести. У вас, по крайней мере, ни черта не осталось от дороги… Кое-где у нас там уже приступили к битью шурфов.

– Ура! Дело продвигается!

– Представьте только, братцы, что там есть места, где никогда прежде не ступала нога человека! – восторгался казак. – Мы с вами первые.

– Тонги всюду побывали, – возразил кто-то.

– Да разве ж они… – Белоусов осёкся, увидев в углу комнаты Тунгуса. – Да разве ж о них речь? Я про нас, про цивилизованных. Диким-то всё нипочём. Мы тоже, конечно, не лыком шиты, но всё же нам непривычнее.

Днём из-за Олёкмы донёсся многоголосый вой волков.