Время крови: Дикий север: 1765-1922 гг.

– Вот и зубастые вернулись за своим обедом, – засмеялся Белоусов, прислушиваясь. – Я ж говорил, что им пурга помешала.

– Должно быть, ты прав, – кивнул Галкин.

Никому не могло прийти в голову, что это Эсэ, прекрасно владевший всеми звериными голосами, созвал хищников на пир, чтобы уничтожить трупы застреленных им оленей из упряжки. Волки откликнулись на его зов и принялись рвать клыками замёрзшее мясо. А люди в зимовье то и дело прислушивались к далёким волчьим песням, полным прожорливой радости.

– Воют, черти, – крякнул Белоусов. – Полные животы набьют сегодня.

– Я пойду к Тонгам загляну, – поднялся из-за стола Галкин.

– Поешь сперва, – встал следом за ним Иван. – Что тебе неймётся сегодня?

– Не знаю. Беспокойно как-то на сердце. Олени эти из головы не идут, – пояснил тихим голосом Галкин, остановившись у двери.

– Не понимаю. – Иван пожал плечами. – Какое тебе дело до тех оленей? Ну, загрызли их волки…

– Сразу двух? И оставили нетронутыми? Сомнительно. Конечно, непогода была… Но двух оленей завалить и убежать… Там целая стая должна была работать, а Борис ни одного из них не видел. Кроме того, ежели пурга помешала волкам жрать, так охотиться они и подавно не стали бы.

– К чему ты клонишь?

– Поутру поеду на перевал. Я должен убедиться, что с нашими всё в порядке.

– А что может быть?

– Не знаю.

– Но ты о чём-то думаешь? О чём же, Саша? – настаивал Селевёрстов.

– О Медведе-Якуте.

– При чём тут Медведь?

– Представь, что ты был прав. Допустим, что он осерчал и решил нагадить нам, что тогда?

– Не понимаю! – Селевёрстов недоумевающе поднял брови.

– Что, если он напал на наших? Это ведь могут быть олени из упряжек.

– А остальные где? А сани с людьми где? И ты полагаешь, что он один справился бы с целым отрядом? Неужели ты думаешь, что никто не смог бы приехать сюда и рассказать нам? – Иван осыпал Галкина вопросами и доводами. Он видел, что Александр не мог дать обоснованных возражений, но продолжал думать о своём.

– Пусть так. Я не спорю, но я хочу поехать туда и убедиться. Понимаешь? Это мои люди. Я в ответе за них…

Он решил никого не брать с собой и даже не стал предупреждать о своём отъезде Белоусова.

– Пусть отдыхает, не говори ему сразу, не то сорвётся с места, чёрт неугомонный, а ему отлежаться в тепле надобно. Вон кашель какой! Сквозь стены пробивает.

Утром, когда Галкин плюхнулся в сани, к нему подбежал, плотно укутанный в меха, Селевёрстов и решительно заявил:

– Я еду с тобой.

– Это что за новости такие? – Галкин насупился.

– Боюсь я оставаться здесь без тебя, Саша.

– Глупости. Мне надо быстро ехать, без задержек. Ты не сможешь, устанешь. После той пурги придётся много ногами работать. Борис сказал, что от санного пути, который мы накатать успели, и следа не осталось.

– Я смогу, – настаивал Иван, зачем-то похлопывая по спине ближайшего оленя, лениво жевавшего жвачку.

– Чего ты перепугался? Тут Борис остаётся, ты будешь при нём как у Христа за пазухой.

– Не в этом дело. Я хочу с тобой. Я решил твёрдо, в конце концов, я имею право. У тебя своё беспокойство, у меня – моё.

После нескольких минут препирательств Галкин махнул рукой, приглашая Ивана в сани, сам же поднялся и взял в руки поводья.

– Бес в тебя вселился, так пеняй на себя, коли что не так будет. Чеинг! – Галкин издал якутский возглас, каким туземцы обычно приглашали к какому-нибудь действию. – Мат, мат, пошли, рогатые!

Тронулись, полозья заскрипели. Галкин плюхнулся в сани и взял в руки длинный гибкий шест, чтобы погонять оленей.

– Это в тебя бес вселился, Саша, – возразил Селевёрстов, качнувшись от рывка саней.

Едва стало известно об отъезде Галкина и Селевёрстова, поднялся переполох. Белоусов бросился распинать Тунгусов за то, что они не донесли вовремя о намерениях Галкина. Оленеводы только разводили руками.

– Начальник решай, наша говори «да». Зачем наша говори тебе, что начальник уезжай? Начальник имей главный голова.

Казаку нечего было возразить им, и он громко чертыхнулся, повернувшись к ним спиной. В ту же минуту Тунгусы наперебой залопотали на своём языке.

– Что такое ещё? – обернулся Белоусов и увидел приближавшуюся к зимовью человеческую фигуру на лыжах. – Это что за явление? Откуда?

Тунгусы в один голос ответили:

– Якут Эсэ, Человек-Медведь, большой шаман!

– Почём вам известно? – удивился Белоусов. – Он из ваших, что ли?

Откуда ни возьмись, возле казака вырос Аким и подёргал казака за локоть:

– Начальник приезжай с ним на перевал, когда ты ходи на Амга.

– Ах, это, значит, тот самый Якут, которого Александр Афанасьевич нанял проводником?

Из дома выглянул повар.

– Щи поспели, давайте в трапезную… Э, никак Медведь наш объявился? Ты где пропадал, Миша? Неужто ты и вправду осерчал в тот раз?

– А что тут произошло? – полюбопытствовал казак.

– Ерунда. Лександр Афанасич накричал на него недавно, и Миша обиделся, ушёл с зимовья.

– Как тебя, стало быть, величать-то? – подошёл Белоусов к Эсэ.

– Медведем. – Эсэ сбросил лыжи, неторопливо обвёл взглядом собравшихся и внимательно оглядел Белоусова. Раньше он не видел этого человека.