Время культурного бешенства

Понимая, что Тим пережил изрядную психологическую встряску, родители были обеспокоены. Но, отмытый от пыли, ребенок как следует отоспался и на следующий день чувствовал себя превосходно, настолько, что, как обычно, погрузился в живопись.

На очищенный металл краски ложились отлично, и Тим работал с азартным увлечением. Он явно подключился к какому-то новому источнику энергии. Мать тревожило только одно — выдержит ли хилая плоть ребенка огромное внутреннее напряжение?

Наблюдая его занятия, отец предложил:

— У меня в цеху такого железа полно. Привезти тебе еще?

— Это будет хорошо, — лаконично ответил ребенок.

Его манера работать осталась прежней — наложив пару мазков, он надолго задумывался, но при этом не оставался таким неподвижным, как раньше. И живопись его внешне не изменилась, но теперь в ней появилось мощное напряжение, от нее словно веяло жаром и какой-то особой энергией, названия для которой нет в человеческом языке. Это понял даже отец, вообще-то к искусству равнодушный. Его реакция на увиденное была своеобразной: он принес из цеха домой различные приборы и стал измерять излучения. Получилось, что работы Тима окружает мощное магнитное поле, причем не статичное, а пульсирующее.

«Гора» теперь не отвергала творения мальчика, и за два месяца в коллекцию матери поступил только один «железный холст». Она употребила это выражение в шутку, и у Тима случился отчаянный приступ смеха. Выражение ему так понравилось, что оно прочно вошло в семейный обиход.

Мать утешалась тем, что с началом морозов и снегопадов закапывать «железные холсты» станет невозможно и работы сына будут оставаться дома. Но на душе у нее было тревожно — она чувствовала, что Тим существует в одном с ней мире лишь отчасти, а основная его жизнь протекает где-то, куда ей доступа нет и никогда не будет.

Ее тревогу усилило, возможно, случайное, в сущности, пустяковое событие, происшедшее в день последнего визита на гору. Темнело уже рано, и они, не успев убраться засветло, собирались в дорогу при свете фар. И вдруг Тим насторожился:

— Мама, что это? Что творится?

В тишине спокойного вечера слышалось странное негромкое потрескивание. Оно доносилось со всех сторон, и мать не сразу нашла его источник.

Над заброшенным рудником повсюду загорались голубые огоньки. Чтобы разглядеть их получше, отец выключил фары, и стало ясно, что происходит. На покосившихся подъемных кранах, брошенных старых машинах, и вообще, на всех железных сооружениях светились огни в виде призрачных метелочек. Они горели все ярче, и даже как будто слегка освещали местность.

— Огни святого Эльма, — рассеянно произнес отец. — Странно. Обычно их видят в жару и перед сильной грозой. А сейчас, — он оглядел горизонт, — ни того ни другого.

Выслушав разъяснения, Тим радостно ловил голубые лучи ладошками и лицом, отец остался равнодушен, а у матери возникло ощущение жути.

Местное население подметило появление огней святого Эльма, они, по слухам, загорались теперь каждый вечер, вплоть до начала снегопадов. Старые рудокопы говорили — не к добру это, потому как в народе считается, что в давние времена такие огни загорались перед началом большой войны или стихийных бедствий.

О НАШЕСТВИИ ЖЕЛЕЗА НА ПЕТЕРБУРГ

Десятого октября года сто пятьдесят первого от сотворения «Черного квадрата» колонна старой бронетехники форсировала реку Сестру и, успешно преодолев линию Маннергейма, продолжила свой марш к Петербургу. Боевая обстановка активизировала старое железо, и скорость колонны возросла почти вдвое, примерно до сорока метров в час, что соответствовало перемещению на километр в сутки. Движение танков теперь было видно невооруженным взглядом, без всякой телеметрии.

От дальнейших агрессивных действий по отношению к танкам и, тем более, от проектов атомной атаки, военное командование благоразумно отказалось, и бронеколонна беспрепятственно вошла в Сестрорецк.

Местное население сперва затаилось, но увидев, что танки не задели ни одной постройки, и вообще, никому и ничему не причиняют вреда, люди стали выходить на улицы с приветствиями. Через каждые полкилометра машины встречали хлебом-солью. Впереди, разумеется, были коммунисты, с красными знаменами и лозунгами: «Наши пришли». Началось массовое братание с танками, оцепление было смято и восстановить его не удалось. Вслед за коммунистами потянулись «левые» всех мастей, а за ними кто ни попадя — местные поэты, художники, самодеятельные артисты и просто любители гульнуть. Создалась атмосфера всенародного гуляния.

На следующий день праздник набирал обороты. Понаехали люди из Петербурга и привезли разнообразные транспаранты и лозунги, от привычных «Картины, убирайтесь в музеи» до совсем новых текстов: «Танки — наши братья» и «Танк, мы одной крови, ты и я!». В толпе было много людей подвыпивших, и это вносило в общение людей оживление, иногда несколько излишнее. Какие-то шустрые люди инициировали якобы стихийные митинги, которые заканчивались распитием спиртного «по кругу» и хоровым пением. Звучали не только подходящие к случаю песни, как