Время Культуры

— Балетный мир застыл. Гениальность связана с прорывом.

— Творческая совместимость бывает редко (об актерах). Я им даю энергию.

— У меня гипертрофированное желание сочинять балеты.

— В хореографии нет законов, я думаю, что в искусстве нет законов.

На вопрос, избран ли он Богом, — «не избранный, но замеченный».

— Было время авангардного бессюжетного спектакля. Я возвращаю танец в театр.

На вопрос об эмиграции: «Эмиграция постоянно присутствовала рядом со мной. Уезжали родственники, друзья. Но я мог состояться только в Петербурге.»

— Считаю себя наследником Петипа и Григоровича.

По поводу последнего высказывания. Мне показалось странным, что Борис Яковлевич не назвал в числе предшественников Леонида Якобсона, тоже питерского балетмейстера, умершего в 1975 году, как раз в пору, когда молодой Эйфман ставил свои первые спектакли.

Где-то я писала, что студенткой, приехав в Питер, случайно попала на балет Якобсона «Скульптуры Родена», и это посещение полностью перевернуло мое представление об искусстве балета. Раньше оно ассоциировалось исключительно с белыми пачками и пуантами, с чужой эпохой, со сказочным сюжетом.

У Якобсона же герои и героини были чуть ли не наши современники, живые, молодые, страстные, они заражали зал своим волнением, своими чувствами… Не мне быть экспертом в вопросах балета, но не проложили ли новации Якобсона путь к новаторству Эйфмана? Тем более, что и Родена, как кажется, он взял для своего спектакля не случайно.

Борис Эйфман, судя по всему, человек страстный, его «пламенная страсть» направлена на сочинение балетов. На канале «Культура» были показаны два его балета на литературный сюжет — «Анна Каренина» и «Евгений Онегин». Оба балета показались мне гениальными, никогда бы не подумала, что танец может выразить такие тонкие оттенки чувств, такие состояния души, которые и сло-ву-то не подвластны. Бесспорно, здесь «сочинителю» помогает музыка — в обоих балетах выбран Чайковский.

Перед тем как поступить на балетное отделение Ленинградской консерватории, Борис Яковлевич кончил в Кишиневе музыкальное училище. Он был с детства погружен в музыкальную стихию. Не отсюда ли такой потрясающе безошибочный выбор музыкальных произведений, такое доскональное знание наследия Чайковского? Вспомнилось, что и Баланчин обучался музыке, занимаясь в Балетной школе в Петербурге, и Чайковский, кстати говоря, был одним из его любимейших композиторов; на его музыку он поставил несколько балетов.

Что поразило в трактовках Эйфмана? Умение обобщенно выразить смысл произведения. Ведь совсем другое искусство! Но я скажу, что балет «Евгений Онегин» показался мне гораздо ближе к пушкинскому «оригиналу», чем одноименная опера, отрывки из которой (Письмо Татьяны, Вальс…) включены в его музыку.

Еще поразило явление, которому даже трудно подобрать обозначение, — «развоплощение» что ли…

Физические тела балетных артистов, — а танцоры в балете Эйфмана все как один редкостно высокие — перестают восприниматься как «плоть», становятся выражением «духа».

«О если б без слова сказаться душой было можно», — восклицал когда-то Афанасий Фет. Вот оно и пришло: в балетах Эйфмана «без слова» говорит душа. Особенно это касается «Евгения Онегина». Оба балета чудные, но «Онегин» не может не вызвать у зрителя катарсис, так это поставлено и сыграно, на такой высокой трагической ноте.

Действие «Онегина», по видимости, перенесено в современность. Сцены из романа перемежаются молодежными тусовками, на экране возникают кадры революционного 1991-го года, Татьяна читает книжку, на которой написано «Евгений Онегин». Все так.

Но что-то не дает полностью поверить, что Татьяна и Онегин (да и Ленский, и муж Татьяны, «слепой олигарх» в темных очках, — вот вместе с Ольгой все действующие лица этого сюжета) — из нашего времени. Если из нашего, то почему письмо пишет не на компьютере? Почему такая чужая на этой тусовке? Такая временами смешная и даже нелепая? Герои, как и сам балетмейстер, не «избранные», но «выделенные». Они явным образом другие.

Но ведь и у Пушкина так было… Его герои были чужаками в своей среде. И никак Татьяна не вписывается в эту постоянно воспроизводимую сцену с варкой варенья и чисткой яблок, которой начинается опера… Должна сказать, что в балете нас ожидает не только изображение глубоких и сильных чувств, но и юмор, комизм. В этом смысле и Каренин, и Татьянин муж решены похоже, в слегка шаржированном комическом ключе.

А «нелепость» юной Татьяны проходит, «гадкий утенок» вырастает в Лебедя. Правда, в сцене, где Татьяна борется с собой и со своим чувством к Евгению, снова возникают эти странные, диковатые движения… Атавизм возвращения в «детство», в неушедшее прошлое.

Нет, Татьяна не изменит своему слепому мужу, явно ее любящему и ревнующему, не могущему нащупать ее лицо… Но какая же однако драма перед нами разыгрывается!

Как больно видеть муки двух душ, которым рок не дал соединиться!