Время любить

Поднимаясь к себе в комнату на третий этаж, Николай Евгеньевич Луков увидел в холле второго этажа Казакова, разговаривающего с писателем Виктором Викторовичем Маляровым, круглолицым коренастым мужчиной в светлом костюме и даже при галстуке в этакую-то жару! Малярова Луков знал – о нем лет десять назад много писали как о талантливом писателе-фантасте. Здесь, в Ялте, они как-то сыграли пару партий в бильярд. Самоуверенный Маляров дал три шара форы и с треском проиграл, доставив Лукову немалое удовольствие. Виктор Викторович был из тех, кто не любит проигрывать.

Николай Евгеньевич подошел к ним, кивнул Малярову и, уставившись в упор маленькими холодными глазками на Казакова, с насмешливыми нотками в голосе сказал:

– Моей знакомой девушке почему-то очень нравятся ваши, гм… романы. Мечтает познакомиться с вами.

– Я думал, старичок, тебя только в Ленинграде одолевают поклонники, – улыбнулся Маляров. – А тебя и здесь ущучили! Скоро будешь знаменитым, как Роботов.

– Ну, с Роботовым в популярности трудно соревноваться, – заметил Луков.

– Такие стихи, какие он кропает, можно пудами писать, – усмехнулся Маляров.

Казаков изучающе рассматривал Лукова. Самоуверенное лицо, небольшие голубые глаза, ресниц и бровей почти не заметно. А каким тоном сказал о знакомой: дескать, она глупая, наивная, потому и нравятся ей ваши книги…

– Вы о той милой девушке, с которой играли в теннис? – спросил Вадим Федорович.

– Дали бы что-нибудь мне посмотреть, – все тем же снисходительным тоном продолжал Николай Евгеньевич, не отвечая на вопрос. – Честно говоря, я ничего вашего не читал.

– Ты, Никколо Макиавелли, читаешь в журналах только высокое начальство и лауреатов, – добродушно заметил Маляров. Он ко всем обращался на «ты». – И пишешь хвалебные статьи лишь об известных. Сколько ты статей накатал о Роботове?

– Не считал, – буркнул Луков.

Его покоробило столь фамильярное обращение. Он печатается в толстых московских журналах и привык к уважительному отношению к себе со стороны пишущей братии. Москвичи и провинциальные литераторы сами присылали ему свои книги с теплыми дарственными надписями на титульном листе. Каждому лестно, чтобы о нем упомянули в периодической печати… А эти оба ленинградца, кажется, носы задирают перед ним?..

– Я не вожу с собой свои книги, – сказал Казаков.

– Я все-таки критик… – многозначительно заметил Луков.

– Как ваша фамилия? – спросил Вадим Федорович. Николай Евгеньевич небрежно достал из заднего кармана шорт глянцевитую визитную карточку, точно такую же он на пляже вручил Зине, с которой несколько дней назад познакомился. Девушка оказалась аспиранткой-филологом из Волгограда. Луков в их институте несколько лет назад читал лекцию о творчестве Горького. И лекция московского ученого понравилась студентам. Николай Евгеньевич снисходительно слушал аспирантку, а Зина хорошо знала современную литературу, иногда спорил с ней. Дело в том, что ее вкусы не совпадали со взглядами Лукова на современную литературу, но чтобы не испортить отношений – девушка ему нравилась, – он даже в чем-то соглашался с нею.

– Никогда про вас ничего не слышал, – изучив визитку, сказал Казаков.

– Ты, старичок, извини, – вмешался Маляров, – твою тягомотину ведь дочитать до конца невозможно: ты хвалишь тех, кого все хвалят и кто имеет власть, а ругаешь того, кто не может тебе дать сдачи. Не помню, чтобы ты хоть раз на секретаря Союза писателей замахнулся…

– Я вообще мало кого знаю из критиков, – нашел нужным добавить Вадим Федорович.

– У нас критики-то настоящей нет, – вставил Маляров. – Пишут про дружков-приятелей…

Луков уже клял себя на чем свет стоит, что подошел к ним: эти ленинградцы уж больно много мнят о себе…

– Я о вас тоже ничего не слышал, – сварливо заметил он Казакову. – Но обещаю вам – вы обо мне еще услышите!

– Берегись, Вадим, Макиавелли теперь напишет про тебя какую-нибудь гадость! – хихикнул Маляров.

– Моя фамилия – Луков, – с достоинством заметил Николай Евгеньевич, окинув Виктора Викторовича неприязненным взглядом.

– Макиавелли был великим человеком, – поддразнивал Маляров.

Виктор Викторович давно нравился Казакову, они и в Ленинграде поддерживали добрые отношения. Маляров никого не боялся, мог любому все, что думает о нем, сказать в глаза. И тем не менее все его терпели, не обижались даже на резкие шутки. В Доме творчества отдыхал и драматург Славин. При встрече с Вадимом Федоровичем он едва кивал тому, помня, как в свое время тот открыто критиковал его за одну из конъюнктурных пьес. Леонид Ефимович никому не прощал нападок на него. В Доме творчества Славин, Роботов, еще несколько литераторов и Луков держались обособленно.